Дегустатор
Шрифт:
Та самая Алина Каменева — что она делает здесь, почему перелетела сюда собственным ходом из Милана в легкой блузке и буклетовом жакете, начав замерзать на холмах Бадена и Пфальца буквально сразу?
Я очнулся: стол, скамьи, Франц Хербстер только что произнес приветственный тост, и не просто так: он пытался погасить очередной скандал. Монти, это же опять Монти. Алина, утопающая в моей куртке, — она оказалась у меня под правым боком, все вежливо оставили ей это место, — внимательно слушала, происходившее ее забавляло.
— Три
Тут Монти увидел, что я смотрю на него в упор, и чуть наклонился ко мне через стол — мы сидели почти напротив:
— Сергей, при всем уважении к вашей сострадательной русской душе, которая открыта всем обиженным — я имею в виду госпожу и господина Бах, — вы можете меня процитировать: все германское красное вино — это ослиная моча.
Франц переводил взгляд с одного лица на другое. Я не хотел спорить, но вызов был брошен лично мне.
— Несколько общих замечаний, — сказал я, не сводя глаз с Монти. — Первое: спорить о вкусах — великолепное занятие, но в любых спорах, касающихся вина, не должно быть англичан. Потому что они слишком много знают о предмете, а еще для них существует либо британское мнение, либо неправильное.
Вокруг раздались счастливые смешки: мой оппонент оказался изолированным и не знал, что с этим делать.
— Второе, — продолжал я. — Я хочу пить то, что мне интересно, что вызывает удивление, а не то, что предписывают мне из столицы мировой винной сверхдержавы — Лондона. Вы уже породили в свое время стиль Бордо — и хватит, дайте теперь немцам сделать что-то свое без вас. А они уже жалуются, что ваш рынок диктует им легкие нетанинные вина для мяса на гриле. Вы убьете их живую душу, Монти. Пусть в Бордо делают великое бордо, в Испании — великую риоху. А в Бадене — все подряд, единственное в мире подобное место. Дайте мне выбрать, и пусть выбор этот будет мой. Монти, мир хорош тем, что он очень разный.
Он молчал. Невероятно — но Монти молчал. Секунды, наверное, две.
И тут над притихшим столом раздался голос Алины — низкий, тихий, такой, что люди вокруг, кажется, боялись даже звякнуть вилкой:
— Джентльмены, вы были великолепны. Ваша бескомпромиссность, Монти, против авантюризма господина Рокотова. Правы оба. Вы никогда не победите друг друга. Вам остается только уважать оппонента — и пожалеть нас.
— Дебаты в палате лордов, честное слово, — пробормотала по-русски Юля, быстро бросив взгляд на Алину.
Монти молчал — и я даже знал, в чем дело. Акцент. Страшное оружие одного англичанина
Мойра, очевидно, подумала о том же.
— Сергей, вы спрашивали меня в прошлом году о моем произношении. Я ответила, что это не акцент высшего общества — он оскорбителен, — а то, что мы называем оксфордским. И вот я с радостью слышу его у вашей соседки. Госпожа… Кам-менева (Мойра справилась)… вы учились где-то в упомянутых мною краях?
— Ну что вы, дорогая Мойра, Московский университет. — У уголков рта Алины появилось несколько веселых складок.
Они начали общаться через стол, а получивший от соотечественницы социальный щелчок по носу Монти мрачно приступил к еде, заговорили все сразу.
— Сергей, — обратился ко мне Гриша, — я понимаю, что для вас разговор о вине — как для гинеколога сами знаете о чем, но все же. Вот вы тут ругаетесь, а что пить бедному еврею?
Вопрос был хороший, потому что Франц поставил перед каждым по три бокала с вином и предложил подумать спокойно, к какой еде каждое подходит. С этого, собственно, и начался очередной скандал — Монти не понравилось ни одно, Седов с ним не вполне согласился…
— Так, — сказал я, бросая взгляд на Гришину тарелку. — Курица с брусникой. Вот здесь — вино чуть угольное, очень деликатное, мягкое, но… То, что черно-муаровое — там изумительное послевкусие малины. Но вам лучше вот это, называется, кажется, не совсем по-немецки. «Святой Георг». Регент с пино нуар. Сладкое у корней языка, гладкое, нежное. Еще смородиновый лист в послевкусии. Яркая штука, понятная для начинающих — если это вас не обидит. Франц назвал его рыцарским вином. Хорошо, что не самурайским.
— Я, конечно, не рыцарь, — сказал задумчиво Гриша. — Хотя есть в создаваемом мною языке такое хорошее слово — жидальго. Это как бы испанский идальго еврейского происхождения.
Справа и почти сзади — поскольку я сидел, повернувшись к Грише, — я услышал тихий смех.
— А что, госпожа Каменева, — Гриша, с его носом и очками, почти лег мне на колени, — поскребите испанца — и найдете знаете кого? Там же везде наши люди. Так, Сергей, а это вино не отравлено? Вы уверены? У меня жена и трое детей.
— Мы сейчас проверим, — отозвался я, беря бокал Гриши. — Так, очень хороший фруктовый нос, сладкая ржаная корочка… Дети могут спать спокойно.
— Спасибо, — сказал Гриша и сделал глоток.
А я повернулся к Алине.
Ей было тепло, она вне всякого сомнения наслаждалась тем самым вином, с которого я начал — угольным, деликатным, мягким. И ей нравилась гордость Бадена — колбаса из какой-то дичи.
— Наконец-то я понимаю, что ваше вино и моя мода… — начала она.
Слева мне на плечо легла чья-то рука — Гришина, чья же еще. Сжала плечо очень сильно, начала давить меня вниз. Гриша встал и стоял какое-то время, явно собираясь произнести тост.