Дегустатор
Шрифт:
— А рожденный писать — что? Торговать картинами не может. Лапу, сэр! Впереди новая прекрасная жизнь!
Я сдержанно улыбнулся и протянул ему руку.
Выехав на Кутузовский, я погнал в привычном напряженном темпе. Потому что до завтра надо было многое успеть, ведь завтра…
И только когда в конце проспекта засияли неземным огнем подсвеченные шпили, мне пришла в голову мысль: а что — завтра?
У меня лежала на эту неделю целая пачка приглашений на дегустации, включая настоящий Пьемонт, хоть и без великих мастеров. И в каком качестве я там появлюсь? Пришел бывший винописатель,
Они уже знают?
А придет ли туда Седов? Знает ли он?
А что, кстати, будет теперь с Седовым?
У подъезда я с неудовольствием заметил, что мне нужны новые зимние ботинки — или дотянуть до весны? Но Сергей Рокотов не может приходить на дегустации в…
А он и не придет.
В квартире меня встретила очень странная тишина — и зеркало.
— Десять мечей тебе, Великий Иерофант, — сказал я зеркалу.
Начал стаскивать ботинки, а заодно и носки, думая о том, как сейчас загорится голубой огонь в газовой колонке — других способов согреть ноги уже не было. А значит, на улице зверский мороз — я и не заметил.
Потом мне захотелось пить, в холодильнике ничего в этом плане интересного не было, я вспомнил персиковый сок Кости — густой, липкий, сладкий — и содрогнулся.
И тут…
Честное слово, я тогда минут пять размышлял — идти ли обратно к машине за забытым пакетом. Конечно, я положил его, как и советовал Костя, не на сиденье, а в черный провал перед ним — потому и забыл. Может, черт с ним, пусть сок замерзает? Откуда и какие там деньги, в конце концов?
Конверт Кости, гонорар за очередной и последний номер, я достал из внутреннего кармана, с удовольствием пересчитал: девятьсот пятьдесят долларов. Это деньги. Можно протянуть полтора-два месяца, и еще как.
Но если какой-то бомж на рассвете увидит пакет в машине, захочет сока, разобьет стекло… Которое стоит…
Эта мысль заставила меня все-таки натянуть на все еще холодные ноги мокрые ботинки и тоскливо спуститься вниз.
Сначала я достал сок и поставил его в холодильник. Только потом с изумлением увидел то, что было на дне, и замедленно завернул два магазинных пакета, освобождая содержимое.
Считаю я плохо, поэтому пришлось начинать этот процесс трижды.
Триста семьдесят две тысячи долларов, обхваченные желтыми резинками пачки.
Какая странная цифра, подумал я — не делится на сорок пять. А, тут же еще за книгу о Грузии, которая теперь не имеет смысла. Хотя тоже должно делиться на сорок пять.
Я пошел в ванную, к голубому огню. Но вернулся, накрыл деньги газетой — вдруг кто-то увидит из дома напротив с биноклем или войдет через железную дверь.
И еще проверил засов на двери.
Триста семьдесят две тысячи долларов.
Дорогая Алина, на эти деньги я могу купить белый «Роллс-Ройс Фантом», подъехать куда-нибудь, где ты будешь гостьей благотворительного бала, — и разгрохать его, как положено, ап стену на твоих глазах.
А вот «Майбах», похоже, купить не смогу. И это отрезвляет.
Зато…
«Нексии» нужны новые тормозные колодки, мелькала глупая мысль.
Выйдя из ванной, я понял, что, как Алина, я хочу потрогать стену — чтобы убедиться, что она толстая, и холод сюда не пройдет.
Они мне оставили несколько брикетов нарезанной зеленоватой бумаги, подумал я, подходя к компьютеру.
А могли бы не дать ничего.
18. Человек
Дорогая Алина, как же ты была права. Права с этими твоими мыслями — они и сейчас есть где-то в Интернете, наверное… в виде твоих блестящих интервью… насчет того, что одежда, которую мы выбираем, — это наш сигнал, наше заявление окружающему миру: вот кто я такой.
Кем же я был, когда я… пока я еще был… тем, кем хотел? Куртки со множеством карманов, длинные, почти до колен, хорошие. Водолазки, в основном темные. Все — тусклых цветов, неопределенных, близких к серому, но все надежное и вызывающее уважение.
А еще — смокинг с закругленными, отделанными атласом лацканами, не новорусский и копеечный, а настоящий, сшитый хорошим портным у Курского вокзала. Это — для оперы и сигарного клуба.
Сигарный клуб… Я получал оттуда бесплатные приглашения на всякие презентации, потому что должен был о них писать. А сейчас? Чего же проще — ходить туда за деньги, как всякий нормальный человек. Ведь вот же они, деньги, частично уже разложенные по банкам (и не с мукой, а по тем банкам, где сидят банкиры). Я не бедный человек. Достаточно сказать пару слов хозяевам сигарного клуба — и все вернется. Я буду никто, но останусь в клубе. Там есть какие-то знакомые. Они станут меня спрашивать, чем я сейчас занят. Я отвечу: ничем.
Непривычно. Непонятно. Но возможно.
Итак, кто же я был, судя по моей одежде в прежней жизни — повседневной одежде минус смокинг? Человек в долгом походе? Ковбой без лошади? Путешественник? Охотник на крокодилов?
А сейчас…
Сейчас я стоял у витрины очень неплохого магазина на проспекте Мира, недалеко от Рижского вокзала, и задумчиво рассматривал ее содержимое. Потом толкнул дверь и оказался внутри.
Длинное, теплое зимнее пальто. Черное. Его можно застегнуть под горлом. Шерстяная водолазка — белая. Теплый кардиган с небольшими пуговицами, длинный. И черный. Бархатный пиджак — тоже черный. А вот в углу стойка… как интересно. Шляпа с широкими полями. Опять черная. Никогда не носил шляпу.
Где-то в винной поездке, в Германии, в Испании, Италии, я купил бы все это вдвое дешевле. Москва — город беспримерно наглых торговцев. Но неважно.
Важно то, кто же я теперь. Высокий человек с хвостиком светлых волос, спрятанным за поднятым воротником. Полностью черный человек в шляпе, большой, как у Берии. И белая полоска водолазки над воротником.
Я не замечал, как несется время. А сейчас видно, что я стал чуть старше. Но…
Замученная продавщица, с валиком голого тела между джинсами и свитерком, в третий раз проносится в моем поле зрения. Не совсем девочка, то есть поговорить уже можно. И очень неплоха.
Через путаницу отражений зеркал она смотрит на меня — не просто с интересом. Она уже видит, что я ее заметил. Откуда они всегда знают и чувствуют, что мужчина вдруг оказался свободен как ветер?
Я, не поворачиваясь, вздыхаю и смиренно склоняю голову вбок. Почти незаметно развожу руками: рад бы, но…
Она поджимает губы и сокрушенно вздыхает. Мы друг друга поняли.
Когда-нибудь, с кем-нибудь — вне всяких сомнений. Но не сейчас.
Выхожу на сухой, кусающий холод, волоча пакет с уложенной туда старой (ну, то есть совсем почти как новой) курткой с карманами, новым бархатным пиджаком и всем прочим. Домой идти скучно. А куда еще?