Декабристки. Тысячи верст до любви
Шрифт:
– Спасибо… – Александра медленно развернула один из маленьких бумажных свитков. Могла ли она когда-нибудь мечтать о том, что самый модный в столице поэт, чьи стихи и эпиграммы петербуржцы цитировали по всем светским салонам, доверит ей отвезти свои творения в один из самых дальних уголков страны? А о том, что она станет первым читателем его новых стихотворений?
«Мой первый друг, мой друг бесценный», – прочитала она первую строчку написанных резким «летящим» почерком стихов.
– Это Жанно. Пущину, – пояснил автор стихов. Александра кивнула и продолжила
– Это… великолепно, – прошептала Муравьева, досадуя про себя на то, что ее похвала звучит слишком банально и даже глупо. Но что еще она могла сказать? Других слов у нее не было.
Она развернула второй листок бумаги и снова погрузилась в чтение. Пушкин все так же стоял рядом с ней и ждал, а она все бегала глазами по неровным, загибающимся вверх строчкам и не могла оторваться от написанного – ей хотелось перечитывать эти слова еще и еще. И если бы не замерший рядом автор этих строк, которому необходимо было что-то сказать, Александра, наверное, прочитала бы стихотворение раз двадцать, прежде чем смогла бы остановиться.
– Я… отвезу ваши стихи ссыльным, – тихо произнесла она, опуская руки с зажатыми в них листками бумаги. – И даже если вдруг я их потеряю, Пущин и все остальные все равно их услышат. Потому что я запомню их наизусть. Я уже, мне кажется, их запомнила…
– Благодарю вас от всей души, Александра Григорьевна! – с жаром воскликнул Пушкин и, схватив ее за руку, в которой она сжимала послание к ссыльным, еще раз поцеловал судорожно сжавшиеся пальцы. – Это высшая похвала, какую я когда-нибудь слышал, клянусь вам!
– Это чистая правда, – ответила Муравьева. – Я не знаю всех ваших стихов, Александр Сергеевич. Их, наверное, во много раз больше, чем знают дамы в салонах. А сколько еще вы их напишете!.. Но эти стихи для меня, и для моего Никиты, и для всех ссыльных всегда будут самыми лучшими и самыми нужными.
– Господи, Александра Григорьевна, как бы я хотел, чтобы вы оказались правы! – крикнул поэт так громко, что Муравьева даже испугалась, как бы никто из дожидавшихся их в соседней гостиной не подумал, что они ссорятся.
– Я в этом уверена, Александр Сергеевич, – сказала она успокаивающим голосом. Но охладить пылкого поэта было не так-то просто!
– Вы должны меня понять, госпожа Муравьева! – принялся он сбивчиво объяснять ей. – Ведь я мог бы быть вместе с ними на площади, а сейчас мог бы ехать с ними на каторгу! Но все видите как обернулось, они все там, а я, наоборот, на свободе, теперь вот даже имею право находиться в Москве и Петербурге… Это несправедливо, Александра Григорьевна, я должен был быть с ними!
– Вы тоже были в ссылках, – напомнила ему Муравьева.
– Разве же это ссылки! Да я там был свободнее, чем здесь, в Москве! Вашему мужу и остальным будет не в пример тяжелее, и поверьте, я это понимаю! И я был бы с ними, если бы мне не запретили покидать Михайловское и если бы я сам решился оттуда сбежать. Ведь я собирался съездить в Петербург, но в последний
– Не надо об этом жалеть, – глядя ему в глаза, попыталась как можно убедительнее сказать Муравьева. – Разве лучше было бы, если бы каторжников стало на одного человека больше? Кому бы это помогло?
– Александра Григорьевна, не делайте вид, что вы меня не понимаете, – грустно улыбнулся Пушкин. – От того, что вы поедете в Сибирь за вашим супругом, тоже никому не станет лучше. Однако же вы едете!
– Я еду, потому что это единственное, что я теперь могу сделать для Никитушки! – ответила Муравьева.
– Вот это я и имею в виду, – кивнул Александр Сергеевич. – И я вам очень завидую, по-хорошему, но завидую. Я тоже хотел бы сделать для моих друзей хоть что-то, но все, что я могу, – это переслать им с вашей помощью свои стихи… Хотя это так мало!
– Это очень много, поверьте мне, – опять возразила ему Александра. – Ведь никто, кроме вас, не смог бы написать такие стихотворения…
– Спасибо вам еще раз. Спасибо за все! – уже более спокойно, но очень серьезно ответил Пушкин. Муравьева молча кивнула, стараясь всем своим видом еще раз дать ему понять, что очень ценит сделанное им для ссыльных, а значит, и для ее супруга.
– Пойдемте ужинать, Александр Сергеевич, – предложила она. – Нас там заждались уже, наверное…
Пушкин галантно предложил ей руку, и они прошли в соседнюю комнату, где все многочисленные родственники Никиты Муравьева и их гости действительно уже сидели за столом. Александра села на приготовленное для нее почетное место во главе стола и снова улыбнулась всем присутствующим. Званый вечер продолжался, и она все еще оставалась его главной виновницей.
Оба стихотворения были снова свернуты в трубочки и спрятаны на груди Александры, за корсетом. Они тихо, так, что расслышать это могла только она сама, шуршали при каждом ее движении. Муравьевой очень хотелось вытащить их и еще раз перечитать так поразившие ее строки, но сделать это в присутствии гостей было невозможно. Она могла позволить себе только мысленно повторять те места в стихотворениях, которые особенно четко врезались ей в память, и мечтать о том времени, когда можно будет прочитать стихи целиком еще раз и постараться запомнить их от начала до конца. А пока Александре нужно было продолжать играть свою последнюю светскую роль и стараться получить от этого как можно больше удовольствия.
И она играла, улыбаясь хозяйке дома и каждому из приехавших, чтобы проводить ее в Сибирь, гостей, поддерживая разговор с обоими соседями по столу и уверяя всех, что совершенно не боится никуда ехать и что в дороге с нею точно ничего не случится. Пушкин сидел на другом конце стола и все свое внимание уделял двум оказавшимся рядом с ним дамам, но изредка они с Муравьевой встречались взглядами и с пониманием улыбались друг другу. Отныне у них тоже был свой маленький заговор, была известная только им двоим тайна, было общее дело, которое обязательно требовалось довести до конца.