Декабристки. Тысячи верст до любви
Шрифт:
– Почему из-за меня?! – крикнул хозяин механизмов, с трудом перекрывая своим не слишком сильным голосом поднявшийся гвалт. – Кто вам сказал такую глупость?!
– Глупость?! – взревела толпа на разные голоса. – Да ты наши поля видел?! Наши огороды! Там все засохло, все умерло!!!
– И при чем здесь я?! – не сдержав раздражения, закричал «виновник засухи» в ответ. Толпа тут же заколыхалась, увеличилась в размерах и начала медленно придвигаться к нему еще ближе. Он сделал еще шаг назад и натолкнулся спиной на ставший предметом всеобщего раздора столб.
«Вот что такое простые люди, которых
– Пока не было этих твоих часов, – напиравший на него впереди всех покрасневший от жары и злости седой старик ткнул пальцем в сторону подвешенного к столбу циферблата, – у нас и никакой засухи не было, дожди шли, когда им положено!
– Это часы все испортили, часы и флюгер! Они разгоняют тучи!!! – тут же снова подхватили другие крестьяне, грозя кулаками то столбу с приборами, то их беззащитному создателю.
– Это не часы! – устало попытался объяснить им владелец механизмов. – Это особое приспособление, которое меряет силу ветра! Как бы вам попонятнее объяснить?.. Это вещи, нужные для науки! Но на погоду они повлиять не могут!
– Для науки!!! – отозвался кто-то из толпы. – Я же говорил – для науки! Все беды от нее!!!
– А ну тихо! Что вы тут делаете?! Сейчас же всем разойтись!!! – перекрыл всеобщий гвалт еще один громкий и резкий голос. К злополучному столбу быстрым шагом приближался городничий. Некоторые бушевавшие в толпе люди узнали его и притихли, но расходиться и отказываться от своих планов уничтожить столб вместе с приборами и их изобретателем сельские жители не спешили.
– Спасите нас от засухи! Уберите столб! – заголосили женщины, обращаясь теперь к городничему. Часть толпы начала надвигаться на него, однако на лицах этих людей пока еще не было угрозы – они, скорее, надеялись найти у главы Ялуторовска поддержку. Зато те, кто продолжал злобно поглядывать на изобретателя, судя по их напряженным лицам и крепко сжатым кулакам, были уже почти готовы наброситься на него. Городничий, быстро оглядев толпу и почувствовав ее боевое настроение, поспешно подошел к виновнику скандала и встал рядом с ним, одновременно продолжая посматривать на разгневанных крестьян.
– Успокойтесь все! – крикнул он, с трудом перекрывая своим не очень сильным голосом поднятый толпой шум. – Сейчас мы во всем разберемся!
Крестьяне ответили ему яростными, но теперь уже в чем-то и одобрительными криками. Большинство из них посчитали, что городничий на их стороне и сейчас поможет им избавиться от «вредных», по их мнению, изобретений. Однако тот не спешил ни сбивать приборы со столба, ни набрасываться на их создателя, ни даже просто требовать от него, чтобы тот снял их сам.
– Отойдем подальше, Иван Дмитриевич, – сказал гражданин невезучему изобретателю и махнул рукой в сторону его дома. Тот, с сомнением поглядывая то на столб, то на бушующую вокруг него толпу, неохотно сделал несколько шагов к дверям.
– Знал
– И пришлось бы мне приказать, чтобы вас арестовали, господин Якушкин, – невесело усмехнулся городничий. – Вам очень хочется обратно на каторгу?
Иван Дмитриевич скривился. Его освободили от каторжных работ одиннадцать лет назад, но воспоминания о них все еще были достаточно свежими и не доставляли ему ни малейшего удовольствия, несмотря даже на то, что ту жизнь нельзя было назвать особо тяжелой. По сравнению с каторжниками, добывавшими руду или отбывавшими наказания на заводах, его работу, заключавшуюся в перемалывании муки ручной мельницей, можно было назвать полным бездельем. Однако дело это было настолько монотонным и тоскливым, что отведенные на него полтора часа в день казались Якушкину и другим работавшим на мельницах «счастливчикам» одной из самых ужасных на свете пыток. Иван был уверен, что уставал бы меньше, если бы трудился в руднике, чем от простого верчения маленького мельничного колеса. Не случайно те из работавших на мельницах заключенных, кто получал из дома от родных деньги, платили сторожу амбаров с зерном и мукой, чтобы он крутил за них колеса хотя бы часть требуемого времени. Порой даже обвинения каторжных надзирателей в лени и изнеженности не могли заставить их вырабатывать всю положенную им норму целиком…
Якушкин представил, как он снова возвращается в острог и усаживается вертеть мельницу, и одна мысль об этом привела его в еще большее раздражение. Даже непосредственная опасность быть избитым, а то и покалеченным взбунтовавшейся толпой казалась ему менее страшной!
– Разгоните вы их, они вас послушаются! – сказал он городничему, безуспешно стараясь, чтобы его слова прозвучали вежливо.
– Не уверен, – возразил тот. – Они слишком злы на вас и слишком боятся этих ваших штуковин, – городничий неодобрительно кивнул на злополучный столб. – Сомневаюсь, что, если они нападут на вас, я сумею вовремя их остановить. А они сейчас в таком боевом задоре, что одними синяками вы вряд ли отделаетесь – они могут и убить.
– Если они меня убьют, у вас будут неприятности, – жестко парировал Иван Дмитриевич. – Не боитесь сами попасть на каторгу, которую вы мне только что пророчили?
– Ох, и упрямый же вы, господин Якушкин! – страдальчески простонал городничий, вновь оглядываясь на толпу, которая опять начинала потихоньку волноваться. – Поймите, они – темные люди, суеверные, для них вся ваша наука – это что-то страшное и вредное. И они действительно думают, что эти приборы – причина их бед.
– А я виноват, что они настолько глупы, что могут так думать?! – резко огрызнулся Якушкин.
– Но вы же понимаете, что их не переубедить? И что они могут броситься на вас в любую минуту?!
– И поэтому я должен их послушаться и прекратить свои исследования?!
– Ох, – закатил городничий глаза. – Ну до чего же с вами тяжело, Иван Дмитриевич…
– Да, со мной тяжело. С теми, кто делает что-то полезное, всегда тяжело, – жестко ответил изобретатель. – С теми, кто школы для детей открывает, с теми, кто наукой занимается…