Декабристы

Йосифова Бригита

Другая видная дама из светского общества, Варвара Шереметева, вела дневник, который стал своеобразным зеркалом души этой вельможной особы. 18 декабря 1825 года она записала на его страницах: «Благодарю провидение и государя, теперь мы спокойны. Слава богу, который помог доброму государю истребить, как говорится, корни заговорщиков. И если они еще есть где бы то ни было, пусть бог поможет всех их схватить! Что могло случиться, просто страшно подумать, какой адский заговор! Но в этот день было роздано и много милостей, многие произведены в генерал-адъютанты и более двадцати человек в флигель-адъютанты».

Между прочим, написавшая это дама — родственница 21-летнего декабриста Николая Шереметева. Она поведала на страницах своего дневника

и о поведении его отца, престарелого царского чиновника, приближенного ко дворцу: «Старик плачет и говорит: — Если мой сын в заговоре, не желаю более видеть его и даже первым попрошу не пощадить его. И сам отправлюсь посмотреть, когда будут приводить приговор в исполнение…»

Эти слова типичны для старого поколения раболепных дворян. Николай I арестовал молодого Шереметева и в тот же день направил к его отцу своего брата с выражением соболезнований. Это «внимание» трогает отца, и он готов идти смотреть экзекуцию над сыном!

Мы привели выдержки из писем и записей в дневниках петербургских аристократов. Но подобные же строки можно прочитать и в бумагах государственных мужей, сенаторов, высших чиновников.

Поистине поразительное единомыслие! Рассуждения царя — это и рассуждения его приближенного мира. Статский советник А. Оленин, известный искусствовед, писал: «На второй день (15 декабря) в 9 часов я отправился во дворец. Государь всю ночь не спал, занимаясь многотрудным делом: допрашивал схваченных бунтовщиков. Эти подлецы разбежались при первом же выстреле. Кроме того, многие и многие из них заражены в России глупыми мыслями о европейской конституции для народа… О безумие! О злодейство!»

Одесский генерал-губернатор граф М. Воронцов, которого А. С. Пушкин назвал «полуподлецом, полуневеждой», в письме своему другу губернатору Финляндии А. А. Закревскому писал: «Я представляю твое удивление и твой гнев, когда услышал о событиях 14 декабря в Петербурге. Будем надеяться, что это не обойдется без виселиц и что государь, который рисковал собой и столько прощал, теперь, хотя бы ради нас, побережет себя и накажет мерзавцев!»

Известный поэт Ф. И. Тютчев написал стихотворение «14 декабря», в котором присоединился к хору обвинявших декабристов. Утверждая, что они были преисполнены безрассудной мыслью своей собственной кровью растопить полюс… Тютчев заявлял, что от них, от декабристов, не останется и следа…

Небезызвестный Греч, враг Пушкина, продажный журналист, связанный с ведомством Бенкендорфа, приводит в своих «Записках о моей жизни» ругательства и всяческую хулу на декабристов. Он называл Тайное общество «шайкой», состоявшей из «мерзавцев».

Греч не в силах был забыть презрения к нему этих людей. Он не мог им простить, что все они — достойные, гордые, душевно богатые, умные люди.

— Примечательно то, — писал он, — что большая часть поборников за свободу и равенство, за права угнетенного народа сами были гордые аристократы, надменные от чувств своего превосходства, происхождения, знатности, богатства. Они с оскорбительным пренебрежением смотрели на незнатных людей и на небогатых. И в то же время удостаивали своего внимания, благосклонности и покровительства отребье человечества. В числе заговорщиков и их соучастников нет ни одного человека, который бы не был дворянином. Это обстоятельство весьма важно, что… восстали против злоупотреблений и угнетения именно те, которые меньше всего от этого страдали, что в том мятеже не было ни на грош народности, что влияние на эти инициативы шло от немецких и французских книг, что эти замыслы были чужды для русского ума и сердца».

По поводу этого словоизлияния Греча находившийся за границей Александр Герцен воскликнул:

— Евангелие учит — тяжело и горько народам, которые побивают камнями своих пророков!

Декабрист Сергей Трубецкой из Сибири дал достойную отповедь потоку обвинений и позорной клевете, которыми петербургское общество пыталось очернить их великое дело. Он писал:

«Члены общества, решившие исполнить

то, что почитали своим долгом и на что обрекли себя при вступлении в общество, не убоялись позора. Они не имели в виду для себя никаких личных выгод, не мыслили о богатстве, почестях и власти. Они все это предоставляли людям, не принадлежащим к их обществу, но таким, которых считали способными по истинному достоинству или по мнению, которым пользовались, привести в исполнение то, чего они всем сердцем и всею душою желали: поставить Россию в такое положение, которое упрочило бы благо государства и оградило его от переворотов, подобных французской революции, и которые, к несчастью, продолжают еще угрожать ей в будущности. Словом, члены тайного общества Союза благоденствия решились принести в жертву Отечеству жизнь, честь, достояние и все преимущества, какими пользовались, — все, что имели, без всякого возмездия».

А. С. Пушкин не был декабристом. Но он сам называл себя их певцом. После разгрома восстания он написал одно из своих самых замечательных стихотворений — «Арион».

Приведем его полностью.Нас было много на челне;Иные парус напрягали,Другие дружно упиралиВ глубь мощны веслы. В тишинеНа руль склонясь, наш кормщик умныйВ молчанье правил грузный челн;А я — беспечный веры полн, —Пловцам я пел… Вдруг лоно волнИзмял с налету вихорь шумный…Погиб и кормщик и пловец! —Лишь я, таинственный певец,На берег выброшен грозою,Я гимны прежние поюИ ризу влажную моюСушу на солнце под скалою.

Весной 1828 года, в один из церковных праздников, многие жители Петербурга отправились на лодках и плотах по Неве, чтобы перебраться на острова. Этот давнишний обычай давал им возможность бросить взгляд и на страшную Петропавловскую крепость…

Среди пестрого множества народа были Александр Пушкин и его друг, князь Петр Вяземский, также отправившиеся на прогулку.

День был хмурый, дул сильный ветер. Оба приятеля молчали, часто снимали и крепко держали в руках свои цилиндры. Волны бились об их лодку. Над головами — стальное, серое, пасмурное небо. С какой-то неясной и только им известной грустью они часто переглядываются.

«Много странности, много мрачности и много поэзии было в этой прогулке», — запишет позже П. Вяземский.

Вокруг них закованная в каменные берега бурная Нева, которая непрестанно бросает лодку из стороны в сторону. С каждой минутой они приближаются к Петропавловской крепости, исполинские размеры которой напоминают некое страшное чудище.

Друзья молча обходят двор крепости. И вдруг они нагибаются, как будто нашли именно то, что давно искали. Но увы! Два человека начинают набирать песок, обыкновенный песок этой обетованной русской земли, и ссыпать его в специально привезенный для этой цели деревянный ящичек, разделенный на пять частей.

Пять горстей песка из Петропавловской крепости.

Князь Петр Вяземский хранил этот песок до конца своей жизни. В маленький ящичек он вложил короткую, будто шифровка, записку: «Праздник. За Невой. Прогулка с Пушкиным. 1828 год».

В чем таинственный смысл этой записки? Почему Пушкин и Вяземский отправились на прогулку в тот ветреный день? Зачем собирали эти горсти песка?

Может быть, потому, что ровно за два года до того дня, 13 июля 1826 года, на виселице в Петропавловской крепости, наскоро сколоченной из грубых бревен, были повешены пять декабристов: Пестель, Рылеев, Каховский, Бестужев-Рюмин, Муравьев-Апостол…