Декабристы
Шрифт:
— Моя вина, зачем я говорил с этим негодяем!
А после долгих и утомительных поездок и визитов де Кюстин записывал: «Роскошь цветов и ливрей в домах петербургской знати меня сначала забавляла. Теперь она меня возмущает, и я считаю удовольствие, которое эта роскошь мне доставляла, почти преступлением. Благосостояние каждого дворянина здесь исчисляется по количеству душ, ему принадлежащих. Каждый несвободный человек здесь — деньги. Он приносит своему господину, которого называют свободным только потому, что он сам имеет рабов, в среднем до 10 рублей в год, а в некоторых местностях втрое и вчетверо больше. Я невольно все время высчитываю, сколько нужно
Наступил для Кюстина один из интереснейших моментов — аудиенция в Зимнем дворце. Предстояла первая его встреча с императором с глазу на глаз. По личному решению русского царя француз был представлен во дворце не французским посланником, а обер-церемониймейстером дворца. Это была особая, подчеркнутая честь.
Состоялась галантная беседа между гостем и императрицей. Императрица старалась укрепить в этом иностранце наилучшее мнение о России, чтобы он остался довольным своим путешествием, с похвалой отзывался о русском дворе.
— Я знаю, что Вы любознательны.
— Да, государыня, любознательность привела меня в Россию.
Оба стоят посреди великолепного зала, вокруг сотни оживленно разговаривающих людей, с украдкой, внимательно и с любопытством следящих за происходящим.
— Мне кажется, что в этой стране так много удивительного, что для того, чтобы поверить этому, надо все видеть собственными глазами.
— Я желала бы, — говорит с исключительной благосклонностью русская императрица, — чтобы Вы много здесь увидели и хорошо все осмотрели.
— Желание Вашего Величества является для меня большим поощрением.
Банальная, спокойная, светская беседа. Но вот что только и хотела сказать императрица, думая об этом весь вечер:
— Если Вы составите себе хорошее мнение о России, Вы, наверное, выскажете его. Но это будет бесполезно — Вам не поверят, ибо нас плохо знают и не хотят знать лучше.
Француз поражен. Он внимательно посмотрел на императрицу и понял, что ее слова высказаны с определенной целью. Ему мир должен поверить!
Разговор с Николаем носил другой характер. Император — непревзойденный актер, который, когда ему необходимо, может прикинуться доверительным, любезным и милым. Император наклонил голову к иностранцу и заявил:
— Я говорю с Вами так, потому что уверен, что Вы поймете меня: мы продолжаем дело Петра Великого.
Но и иностранец умел, когда нужно было, ответить любезностью:
— Он не умер, государь, его гений и воля властвуют и сейчас над Россией.
И оба продолжали разговор, пытаясь предугадать, какая будет следующая фраза. Николай первым решил заговорить о декабристах.
Но оставим в стороне подробности того разговора. Прискорбно, что де Кюстин называл восстание декабристов «мятежом в гвардии». Он путал и не понимал многого, собирая в голове целый букет всяких вымыслов и небылиц, сочиненных и рассказанных ему приближенными двора. Так, он писал, что когда солдаты на Сенатской площади кричали «Да здравствует конституция!», то они якобы считали, что это имя… супруги великого князя и престолонаследника Константина.
Слепое следование «услышанному
Тем не менее де Кюстин писал, что якобы при первом же сообщении о восстании в войсках император и императрица отправились в придворную церковь и там, на коленях у ступеней алтаря, поклялись перед господом умереть на престоле, если им не удастся восторжествовать над мятежниками.
— Государь, Вы черпали свою силу из надежного источника, — говорил де Кюстин.
— Я не знал, что буду делать и что говорить; я следовал лишь высшему внушению, — отвечал ему император.
— Чтобы иметь подобные внушения, должно заслужить их, — последовал любезный комплимент.
— Я не совершил ничего сверхъестественного. Я сказал лишь солдатам: «Вернитесь в ваши ряды!» И, объезжая полк, крикнул: «На колени!» Все повиновались. Сильным меня сделало то, что за несколько мгновений до этого я вполне примирился с мыслию о смерти. Я рад успеху, но не горжусь им, так как в нем нет моей заслуги.
Вот как рассказывал Николай иностранцу о событиях 14 декабря. Просто и легко: выехал на коне перед взбунтовавшимися солдатами и повелительным царским голосом скомандовал: «На колени!» И они покорно встали на колени на заснеженной площади, все до единого, целыми выстроенными квадратами полков… И ни слова о стрельбе, о трупах в Неве, о пяти виселицах. Ни слова, что все еще в Петропавловской крепости в своей сырой камере еле дышит декабрист Батеньков. Ни слова о том, что император жестоко, с дикой личной местью уже многие годы глумится над заточенными декабристами. Целых 14 лет после восстания!
Но к чести де Кюстина, он не обманулся любезностями и доверительными разговорами с Николаем I. Он нашел в себе достаточно гражданского мужества, чтобы написать следующие строки сразу же после изложения беседы с Николаем: «Сколь ни необъятна эта империя, она не что иное, как тюрьма, ключ от которой хранится у императора».
Николай жестоко, безжалостно заклеймен этим иностранцем: тюремщик целого народа.
Но это еще не все. В конце концов де Кюстин сумел добраться до Шлиссельбургской крепости. Разумеется, ему показали не казематы, а… как работают шлюзы, как регулируется вся водная система, и любезно пригласили пить горячий шоколад и на беседу в богатый дом коменданта.
Де Кюстина не так-то просто было ввести в заблуждение светскими беседами и показной мишурой. Он внимательно рассматривал через окно тихого, уютного салона каменные стены Шлиссельбургской крепости…
«Русская крепость. Какие ужасные слова! — пишет он. И сразу же вспоминает „государственных преступников“, брошенных в ее подземелья: — Ничто не может оправдать подобную жестокость! — восклицает де Кюстин. — Если бы эти страдальцы вышли теперь из-под земли, они поднялись бы, как мстящие призраки, и привели бы в оцепенение самого деспота, а здание деспотизма было бы потрясено до основания. Все можно защищать красивыми фразами и убедительными доводами. Но что бы там ни говорили, режим, который нужно поддерживать подобными средствами, глубоко порочный».