Декамерон в стиле спа
Шрифт:
Он посоветовал мне принимать гормональные препараты и завести любовника. Я вообразила, будто он имеет в виду себя, хотя и не была до конца уверена, и деликатно отклонила такое предложение. Я ведь уже говорила, что любила мужа. Впрочем, доктор был очень привлекательный мужчина, хотя и не надевал галстук и носил синие носки с коричневыми ботинками, чего Тим в корне не одобрял.
Мы решили, что, возможно, у меня высвободилось слишком много кинетической энергии — той самой, что движет полтергейстом, — и поскольку лекарств от этого не изобретено, придется мне с этим жить. Только уживаться с
А тут еще, как назло, история с этим порезанным пальцем. Сильный был порез — казалось, я даже вижу кость. Ни нитками, ни осколками керамики так порезаться нельзя. Я поднялась наверх и нашла Тима в ванной.
— Как думаешь, может, наложить швы?
Он держал в руке кружку для полоскания рта. Стоял с отвислой челюстью и вытаращенными глазами, на черном лацкане пиджака красовалось пятно от зубной пасты.
— Моя кружка треснула! Как это произошло? И почему ты мне не сказала? Кто-то вздумал склеить ее, и сделал это очень плохо, при помощи обычного клея.
Эта полоскальная кружечка конца восемнадцатого столетия уже порядком потерлась и пустила трещинки, но Тим любил ее. Она стала одним из первых предметов, коих постигла странная злая участь. Кружка свалилась с полки в раковину и треснула, но я не стала подклеивать ее, ошибочно решив, что среди множества трещин еще одну скорее всего не заметят.
— Я просто в ужасе, — сказал Тим.
— Прости. Мне очень жаль. — Я и впрямь испытывала сожаление.
— Ну почему ты все время портишь мои вещи, а не свои?
— Я думала, что, когда люди женятся, их вещи перестают быть «моими» и «твоими», а становятся «нашими», — возразила я.
Тим озирался по сторонам, пытаясь найти следы еще каких-нибудь пагубных изменений. А вдруг он сейчас пойдет осматривать дом, и тогда все обнаружится? Порезанный палец отчаянно болел.
— Тим! — взмолилась я, но мои увещевания, похоже, действовали на него так же, как на короновальный кубок. — Постарайся принять это как есть. «Наше», а не «твое» и «мое». Мы же семья!
— Семья! — передразнил он с горечью. — Да какая у нас с тобой семья?! Я хотел иметь нормальный счастливый дом, где бы звучали музыка и смех. Мечтал о детях! А в итоге что? Один только обман и сплошной разгром повсюду!
Я понимала, что он испытывает. Он хотел детей, но, по его разумению, я не смогла их ему дать. У меня даже промелькнула мысль, не забеременеть ли от доктора. Втайне от Тима, конечно. Но тут следовало бы хорошенько подумать, и как раз в этот момент донесся звон бьющегося фарфора. Тим бросился вниз по лестнице, намереваясь
— Ты испортила мне жизнь, — сказал Тим. — У нас с тобой нет ничего общего.
— То есть ты считаешь мою бездетность Божьим наказанием за мои грехи? — спросила я.
— Да, — ответил Тим.
— А что, если причиной тому унижения, которым ты подвергся в подростковом возрасте?
— Откуда тебе это известно? — удивился он. — Я никогда об этом не говорил.
Мне было странно слышать такое — дескать, он забыл или не знал. Когда человек не хочет рассказать правду, то обычно ссылается на забывчивость.
— Ты садистка, Тесс, — продолжал он, не дав мне вставить слова. — Умеешь разворошить старые болячки. Тебе обязательно надо поковыряться в них.
— Ну, знаешь, ты не один такой несчастный, — возмутилась я. — Еще до нашей с тобой свадьбы я была беременна и сделала аборт. Мне было четырнадцать. Об аборте позаботились моя мать и наш доктор.
Тут я, конечно, совершила глупость. Человеку следует избегать соблазна доказать свою правоту любой ценой. Тим притих, но я прямо-таки видела напряженную работу его мозга, пока он переваривал услышанное. Мне кажется, у него даже волосы шевелились на голове. Палец мой отчаянно болел.
— Ты убила ребенка, — холодно сказал он. — Христианского ребенка.
— Не христианского, а дядюшкиного, — поправила я.
— Ну и семейка!..
Краем глаза я увидела, как в буфете начала раскачиваться на полке древняя китайская ваза эпохи Мин. Я бросилась спасать ее, но было поздно — она упала и разбилась. Даже не разбилась, а разлетелась на мелкие кусочки по всему полу, как и полагается фарфору, — белые, синие, красные и золотистые осколки. Тим взревел от обиды и ярости.
— Ты сделала это нарочно! — закричал он. — Ты ненавидишь меня! Но за что? В чем я виноват?!
— Я этого не делала! Это все привидения! Их тут несколько.
— Какие еще привидения? — заорал Тим. — Нет тут никаких привидений. Никого, кроме тебя!
Я поднялась в свою спальню и начала собирать вещи. Я больше не могла жить в этом доме, где даже стены восстали против меня. Мне срочно требовалось решить, куда податься, — должен же быть какой-то выход!
Тим поднялся ко мне и наблюдал, как я собираюсь. На больной палец мне было уже наплевать, хотя, наверное, следовало бы поехать в больницу и отдаться на милость врачей.
— Никаких привидений тут нет, — сказал он. — Только души нерожденных детей стучатся в дверь.
Бывшая Жена Викария умолкла и печально вздохнула. В ее огромных глазах затаилась грусть.
— Да, детей, которых мы не имеем, а должны были мы иметь!
Женщины в нашем бассейне приуныли. Думаю, среди нас не было ни одной, которая хоть раз в жизни не сделала бы аборт — ради здоровья, карьеры, из любви к другим детям или чтобы удержать мужчину. Дети в наше время давно перестали быть обузой, но те, кому мы отказали в существовании, нет-нет да и напоминают о себе — они стучатся в наш мозг, как в дверь дома, и тихонько просятся: «Пусти! Вспомни нас! Ведь мы должны были родиться!» Иногда они даже рушат нашу жизнь.