Дель и Финия
Шрифт:
— По крайней мере утешьте Юру, скажите о втором сюрпризе! — выкрикнул Гелий.
— Стоит ли сегодня? Да и не уверен я. Вероятнее, надо понимать это все иносказательно.
— Юра имеет право знать все, — отрезал Гелий. И продолжал, повернувшись ко мне: — Слушайте, Юра. Финия утверждает, что у Делика рецессивная кровь, такая же, как у их двуногих предков. Они превратились в дельфинов, а он мог бы превратиться в сухопутное существо, снова отрастить ноги и руки. И если вам влить три капельки этой крови, вы тоже сможете отрастить что угодно, палец, например. Мы взяли эту кровь, она у нас в термосе,
12
Мы долго рассуждали, стоит ли пробовать?
Борис Борисович сомневался. Он считал, что вся история с затонувшей сушей — миф: поэтическое оправдание дельфиньих обычаев. Не может же человек превратиться в дельфина. Ерунда!
А Гелий не видел ничего удивительного. Утверждал, что удивительнее противоположное: превращение одинакового материала, например рыбьего филе, в тело дельфина и в тело человека. Но наука уже разобралась: чудо зависит от генов, управляющих построением тела. Эти гены и вводятся с каплями дельфиньей крови. И вводится ещё какое-то вещество, подчиняющее гены воле.
— Вопрос в том, могут ли три капли перестроить организм. Как ваше мнение, Юра?
Я сказал, что могут. И три капли, и три сотые одной капли. Важно, чтобы организм подчинился им, дальше он сам будет работать на перестройку. Увы, так и с болезнями бывает. Клетки нашего тела сами размножают вирусы, забравшиеся в клеточные ядра. И вирусы гриппа, и вирусы оспы, и вирусы полиомиелита.
— Ну вот видите. А тут клетки вашего тела будут строить клетки дельфиньи… или клетки вашего пальца, что и требуется.
Борис Борисович напомнил, что нервные клетки не размножаются при жизни, стало быть, и в пальце они не вырастут.
— Но до рождения размножаются. В принципе способны размножаться. А потом способность эта затормаживается. Видимо, кровь Делика снимает торможение. Когда тритоны растят ноги, у них тоже снимается торможение. И у ящериц, потерявших хвост, — напомнил Гелий.
— Я бы не рисковал, — вздыхал ББ. — Юра только что перенёс тяжёлое заражение. Жизнь дороже пальца.
А я хотел рискнуть. Я настраивался на риск.
— Гелий, вы бы рискнули на моем месте?
— Решайте сами, — буркнул Гелий.
В конце концов мы договорились, что я попробую после выписки. Конечно, в больнице никто не разрешил бы заниматься мне самолечением. И читателям не рекомендую. А впрочем, у вас и не выйдет ничего. У вас же нет генов золотоголового дельфина.
Предписания Финии были очень просты. Надо было ввести три капли крови в вену, а затем настойчиво воображать, что у меня все пальцы на месте. И это было не так уж трудно. Труднее было бы не думать о пальце вообще, как в рецепте Ходжи Насреддина: “Ни в коем случае ни разу не вспомни о белой обезьяне”. Рука у меня ныла, все время напоминала об увечье, а кисть мне забинтовали, воображай что угодно под повязкой.
И я воображал усердно, с нежностью вспоминая дорогой мой палец. Вспоминал, как в ранней юности наставлял его на все неведомое (“Юрочка, не указывай пальчиком, это неприлично”), вспоминал, как исследовал мир, суя палец куда не надо, как мазал его чернилами, обучаясь искусству выписывать палочки и нолики, как впоследствии мой умелый палец виртуозно играл шариковой ручкой, заполняя целые страницы
На второй день боль прошла, начался зуд. Почему зудело: потому ли, что зарастал палец, или же потому, что прорастал? Любопытство одолевало, я с трудом удерживался, чтобы не сорвать повязку. Но это не следовало делать: увидишь, что нет ни намёка на палец, и ничего уже не выйдет — не сможешь вообразить себя с пальцем. А может быть, прорастание не началось, должно было начаться вскоре. Финия объясняла, что рост идёт в обычном темпе. Но что означает “обычный темп”? Похудеть можно и на пять кило за сутки; такое бывает на спортивных соревнованиях. И потолстеть можно на килограмм-полтора за день. Но это простой рост — отложение жира в основном. Сложный рост медлительнее. Грудной младенец прибавляет граммов двадцать в день. Впрочем, это норма человечьего детёныша. Китёнок способен потолстеть на сто кило за сутки. Что же является обычным темпом для пальца, который тоже весит граммов двадцать?
Я положил себе три дня. Решил трое суток не разматывать бинт. И терпел. И обманывал себя, старался пошевелить пальцем, бинт нащупать изнутри. Что-то ощущалось вроде бы. Но после многочасового самовнушения я уже не отличал: то ли чувствую, то ли воображаю?
Снятие бинта было назначено на 4 июля в 19.00. До вечера томился я, чтобы Гелий мог присутствовать. А Борис Борисович все время был рядом: лежал на диване, читал свою “Книгу Мудрости”. Молча читал, чтобы не отвлекать меня от мыслей о пальце.
Наконец примчался Гелий, кинул плащ на спинку дивана, руки сполоснул и взялся за бинт. Ему самому не терпелось.
— Больно?
Я терпел, морщась. Было больно. Бинт присох кое-где к коже, отдирался с трудом. Один оборот, другой.
Я затаил дыхание. Готовился и ликовать, и пригорюниться. Вероятнее — разочарование. Естественнее разочарование. Неужели всерьёз надеялся на чудо? Ну да, надеялся. Трое суток заставлял себя надеяться. Сейчас увижу. Страшно. Глаза закрыл. Ну!
Тут он был, миленький мой, такой симпатяга, нежный, розовенький, как у младенчика, такой умилительно-новенький рядом с сурово загорелыми взрослыми пальцами. Неполномерный ещё, поспешил я чуточку.
Но теперь ничего мне не стоило завязать руку снова и довообразить до полного роста.
13
— Ну поздравляю вас, — сказал Борис Борисович, — от всей души поздравляю со счастливым эпилогом. Поистине вы в рубашке родились, Юра. “Найти хорошо, вернуть потерянное — в сто раз лучше” — так сказано у Бхактиведанты. Гелий тут же бросился в контратаку:
— Какой же эпилог, ББ? По-моему, это пролог. Надо все начинать сначала, искать то, что вы так беззаботно выпустили из рук.