Дела и речи

Гюго Виктор

Я слышал только что, как рядом со мной говорили; «Будьте осторожны! Нельзя так легкомысленно настаивать на отмене закона о политических ссыльных; это опасно; это может вызвать опасность». Опасность! Какую опасность? Что именно? Какие-то происки и козни? Салонные интриги? Неблагодарность и заговоры в отплату за великодушие? Представляет ли все это серьезную угрозу? Нет, господа. Угроза исходит теперь не со стороны принцев. Мы, слава богу, родились не в век и не в стране казарменных и дворцовых переворотов. Претендент очень мало значит перед лицом свободной, думающей и работающей Франции. Вспомните о провале страсбургской авантюры и вслед за ней — авантюры в Булони.

Хотите ли вы знать, в чем состоит сегодня действительная опасность? Позвольте

мне мимоходом сказать вам это, господа. Обратите взгляд не в сторону принцев, а в сторону масс, в сторону многочисленных трудящихся классов. Вы обнаружите там много мужества, много ума, много патриотизма, много полезных задатков и в то же время, я говорю об этом с горечью, много грозных ферментов. Я обращаюсь к правительству с суровым предостережением: недопустимо, чтобы народ страдал! Недопустимо, чтобы народ голодал! Это серьезный вопрос, в нем-то и заключена опасность. В нем, только в нем, господа, и ни в чем другом! (Возгласы: «Да!»)Все интриги всех претендентов не смогут заставить самого незаметного из ваших солдат сменить кокарду, а удары вил в Бюзансе могут внезапно разверзнуть перед вами бездну. (Движение в зале.)

Я призываю мудрую и славную палату поразмыслить над тем, что я сейчас говорю.

Что же касается изгнанных принцев, о которых идут дебаты, вот что я скажу о них правительству — я настаиваю на этом, ибо таково мое убеждение, а также, я думаю, убеждение многих здравых умов: я допускаю, что при известных обстоятельствах законы об изгнании политических противников, законы, по своей природе всегда крайне революционные, могут быть необходимы в качестве временной меры. Но эта необходимость проходит; и с того дня, как они перестают быть необходимыми, они становятся не только насильственными и несправедливыми, они становятся неразумными.

Изгнание создает угрозу для престола, изгнанники превращаются в претендентов. (Движение в зале.)Наоборот, вернуть изгнанным принцам, по их просьбе, гражданские права — значит лишить их всякого значения, значит объявить им, что их не боятся, значит доказать им на деле, что их время прошло. Выражаясь точно, возвратить им гражданские качества — значит лишить их политического значения. Это кажется мне очевидным. Поместите же их снова в рамки общих законов; позвольте им, раз они вас об этом просят, позвольте им, простым и благородным французам, вернуться во Францию, и вы проявите не только справедливость, но и гибкость.

Я не собираюсь, разумеется, возбуждать здесь какие бы то ни было страсти. У меня такое чувство, что, поднимаясь на эту трибуну, я исполняю свой долг. Оказывая изгнанному королю Жерому-Наполеону мою слабую поддержку, я руководствуюсь не только убеждениями моей души, но и воспоминаниями моего детства. В этом долге есть, так сказать, элемент наследственности, и мне кажется, что это мой отец, старый солдат империи, приказывает мне подняться и говорить. (Сильное волнение в зале.)Так вот, господа пэры, я и говорю перед вами так, как говорят, исполняя долг. Я обращаюсь, заметьте это, к самым кротким, самым серьезным, самым благочестивым сторонам вашего сознания. Вот почему в заключение я хочу изложить и изложу все свои мысли по поводу отвратительной несправедливости закона, за отмену которого я выступаю.

Господа пэры, статья французского закона, навеки изгоняющая с французской земли семью Наполеона, вызывает у меня какое-то необычайное и невыразимое чувство. Чтобы пояснить свою мысль, позвольте мне сделать почти невероятное предположение. Бесспорно, история первых пятнадцати лет нашего века, та история, которую делали вы, слушающие меня здесь, вы, генералы, почтенные ветераны, перед которыми я преклоняюсь (движение в зале),эта история, говорю я, известна всему миру, и, вероятно, в самых отдаленных странах не найдется человеческого существа, которое

ничего не слышало бы о ней. В Китае, в одной из пагод, нашли бюст Наполеона среди статуй богов! Так вот! Я делаю предположение, что в каком-то уголке вселенной существует человек, ничего не знающий из этой истории, никогда не слыхавший имени императора, и вот этот человек приезжает во Францию и читает текст закона, гласящий: «Семья Наполеона навеки изгоняется с французской территории». Знаете ли вы, что произошло бы в уме этого иностранца? Такая ужасная суровость заставила бы его спросить себя, кто же такой был этот Наполеон, и он ответил бы себе, что, безусловно, это был большой преступник, что его имя связано с неизгладимым позором, что, по-видимому, он отступился от своих бегов, предал свой народ, изменил своей родине и кто знает, что еще? Охваченный ужасом, он, этот иностранец, спросил бы себя, какими же чудовищными преступлениями Наполеон мог заслужить такую вечную кару, распространяющуюся на все поколения его рода? (Движение в зале.)

Господа, его преступления — вот они: возвышение религии, составление гражданского кодекса, расширение территории Франции даже за пределы ее естественных границ; его преступления — это Маренго, Иена, Аустерлиц, Баграм, это самый великолепный дар могущества и славы, который великий человек когда-либо приносил великой нации! (Возгласы: «Превосходно!» Одобрение.)

Господа пэры, брат этого великого человека сейчас взывает к вам. Это старец, бывший король, ныне обращающийся с мольбой. Верните ему землю его родины! У Жерома-Наполеона на протяжении первой половины жизни было только одно желание — умереть за Францию. На протяжении второй половины жизни у него была только одна мечта — умереть во Франции. Вы не отвергнете такую мольбу. (Продолжительные аплодисменты на всех скамьях.)

ОБРАЩЕНИЯ К ИЗБИРАТЕЛЯМ

(1848)

ПИСЬМО ИЗБИРАТЕЛЯМ

Господа!

Я принадлежу моей стране, она вправе располагать мною.

Я полон уважения, быть может даже чрезмерного, к свободе выбора; позвольте же мне на этом основании не выдвигать самому своей кандидатуры.

Я написал тридцать два тома сочинений; восемь моих пьес поставлены в театрах; я шесть раз выступал в палате пэров: четыре раза в 1846 году — 14 февраля, 20 марта, 1 апреля и 5 июля; один раз в 1847 году — 14 июня; один раз в 1848 году — 13 января. Мои речи опубликованы в «Монитер».

Все это широко известно и доступно каждому. Мне не от чего отказываться и нечего добавить.

Я вам себя не представляю.К чему? Каждый человек, который написал за свою жизнь хотя бы одну страницу, уже представлен этой страницей, если он вложил в нее совесть и сердце.

Мое имя и мои произведения, возможно, не совсем безызвестны моим согражданам. И если мои сограждане, свободные и суверенные, сочтут уместным послать меня в качестве их представителя в Собрание, которое будет держать в своих руках судьбы Франции и Европы, я готов без колебаний взять на себя эту суровую обязанность. Я буду исполнять ее с той преданностью, бескорыстием и мужеством, на которые я только способен.

Если же выбор падет не на меня, то я, подобно известному спартанцу, возблагодарю небо за то, что у меня на родине нашлось девятьсот человек достойнее меня.

В этом случае я умолкну, буду ждать и восхищаться великими деяниями, которые свершит провидение.

Если мои сограждане остановят свой выбор на мне я возложат на меня эту важную общественную обязанность, я готов вернуться к политической жизни; если нет — я готов остаться только литератором.

В обоих случаях, каков бы ни был исход, я буду продолжать, как я это делаю на протяжении четверти века, отдавать все силы моего сердца, все мои помыслы, всю мою жизнь и всю мою душу служению родине.