Дела и ужасы Жени Осинкиной

Чудакова Мариэтта Омаровна

И Женя могла бы поклясться, что за последний час мама Олега очень помолодела. И выглядела уже не на свои сорок два года, а, пожалуй, лет на тридцать. Но главное — как же светились ее глаза!

И тогда Женя условилась, что встречается со всеми через два часа здесь же, около суда. А с Олегом и его мамой прощается сейчас.

Они с Олеговой мамой еще раз крепко-крепко обнялись и расцеловались. А с Олегом пожали друг другу руку — до скорой встречи в Москве.

— Еще как бы ты раньше меня не приехал!.. — сказала весело Женя.

Но Саня с Лешей

решительно отвергли такую возможность.

— Через двое суток с небольшим рассчитываем быть в столице. Генерал-лейтенант нас ждет, — веско сказал Леша.

И Женя покинула зал суда вместе с Игорем Заводиловым.

Глава 63-я, последняя. Они сидели за столиком друг против друга

Играла музыка, но, в отличие от всех почти московских кафе, очень тихая и не противная.

Они сидели и молчали. Перед обоими были бокалы со свежевыжатым соком. Женя потихоньку тянула сок через соломинку. А Игорь Заводилов грел зачем-то бокал в обеих руках, не зная с чего начать.

И вдруг неожиданно для себя начал, как говорили древние римляне — in medias res, — то есть с самой сути.

Возрастная преграда, стоявшая между ними, исчезла. Он, во всяком случае, перестал ее чувствовать.

— Моя жизнь в значительной степени разрушена. Самое страшное, что может случиться с человеком, со мной уже случилось. Я потерял двух дочерей. Одну я нашел очень поздно, но полюбил ее, она стала близким мне человеком. Ее убили. Я был уверен, что убийца — ваш старший товарищ. Способствовал тому, чтобы ему вынесли самый суровый приговор. Мне важно, чтобы вы поняли, — способствовал только потому, что абсолютно не сомневался в том, что убийца моей дочери — он.

А вы не поверили суду. Вы верили этому человеку. Нашли доказательства его невиновности. Потом нашли настоящих убийц. Главной из них оказалась другая моя дочь. Она жива. Но все-таки я ее потерял. Не тогда, когда ее вина стала известна вам и следователям. Раньше.

Игорь Петрович замолчал.

Женя вообще не понимала, как он находит в себе силы говорить. Первый раз в жизни увидев этого человека на суде, она почему-то сейчас не только понимала его, но всей душой чувствовала его состояние. И сочувствовала.

По-видимому, и он каким-то образом понял, что она наделена этим бесценным даром — чувствовать и понимать другого человека. Потому и сидел сейчас напротив нее и говорил то, что не стал бы говорить никому другому.

— Как все это получилось, я не знаю. Но догадываюсь. Я был занят своим делом, то есть в конечном счете — добыванием денег. Сначала — не очень больших. Потом — все больших и больших. И опять — мне казалось, что в общем-то я делаю это для нее, своей дочери. Об Анжелике я тогда еще ничего почти не знал.

Игорь отхлебнул соку — вынув соломинку, прямо из бокала.

— Но

это, конечно, был самообман. Виктория росла практически без моего участия. Мой вклад в ее жизнь был денежный. Это была огромная ошибка. Ее повторяют многие мои товарищи. Не все — но многие. Никакие няни, бонны, дорогие гувернантки не заменят этического вклада отца в характер ребенка, в его душу. Никакие!..

Заводилов махнул официанту — тот подскочил мгновенно.

— Хотите чего-нибудь сладкого? — обратился Игорь Петрович к Жене.

Она замотала головой.

— А кофе?

Нет, и кофе она не хотела. У нее уже стоял ком в горле от его медленного рассказа о себе. И она могла только маленькими глотками тянуть сок.

— Двойной эспрессо!

Официант испарился. Игорь Петрович продолжал медленно говорить.

— В последнее время я очень много думал. Да. Очень. Я, наверное, во всю свою жизнь столько не думал. Не о работе, а о других совсем вещах. О своей жизни. О том, как мне жить дальше. О том, в сущности, — жить ли вообще. Имею ли я право продолжать жить. После того, как я загубил, если называть вещи своими именами, две юных жизни.

Женя смотрела на него испуганно. Она хотела бы возразить ему, но боялась.

— И это вы — знаете? — помогли мне поверить в то, что можно продолжить жить. Исправить я уже ничего не могу. Но можно что-то сделать — для тех, кто нуждается в помощи…

Заводилов замолчал. Долго смотрел куда-то вниз.

— Зачем мы приходим в этот мир? Неважно, верим или не верим мы в вечную жизнь. Независимо от этого все равно все знают, что земная жизнь — временна. Значит, зачем-то мы заброшены на земной шар — на время? Не затем же, наверно, чтобы вкусно есть, пить, ездить на очень дорогих машинах, лежать на пляже на роскошных курортах — и именно на это зарабатывать все время деньги?

Женя слушала, не отрывая от него взгляда.

— У меня была очень хорошая, умная мама. Она умерла в относительно молодом возрасте. Если бы она была жива — я уверен, Виктория выросла бы хорошим человеком. Да и я… был бы, наверно, более вменяемым. Мама умела чувствовать других, даже незнакомых ей людей. В юности мне казалось — даже слишком. Она не понимала, например, таких ходячих суждений: «Особенно уютно, когда за окном дождь и холодный ветер, читать в теплой комнате в кресле под лампой…» Она говорила: «Мне не может от этого быть уютно. Я — там, на улице, с теми, кто под дождем…»

У мамы было несколько… не знаю, как это назвать. Афоризмов? Изречений? Скорее просто поговорок — и народных, и ее собственных. Они направляли ее жизнь. «Кто малым недоволен — тот большому не рад», «Лучше один раз обмануться, чем сто раз не доверять», «Если тебе плохо — помоги кому-нибудь». Я и решил с этого года следовать, по крайней мере, этим последним ее словам. Вместе с несколькими моими сотоварищами мы переводим деньги на счета матерей, у которых дети больны лейкемией. Там нужны очень большие деньги. Мы переводим их анонимно.