Дела и ужасы Жени Осинкиной
Шрифт:
Нравы на Алтае, очень удаленном от столицы и граничащем с Монголией и с Китаем, вообще были патриархальные. Руководители республики — и те, кто были над ними, видимо, тоже, — давно приняли как должное тот факт, что любое, даже самое малое начальство в этом красивейшем уголке России идет во власть с одной-единственной целью — обогатиться, насколько удастся за один выборный срок. (На второй срок люди все-таки выбирали их редко.)
Поэтому глаза алтайских больших и самых малых начальников смотрели на изредка появлявшегося перед ними просителя с поразительным выражением, редко встречающимся на огромных пространствах нашей родины
«Позвольте — зачем вы тут передо мной появились? Разве так трудно понять, что вы мне мешаете? Это не такое простое дело — превращать деньги, предназначенные всем, в личные накопления — мои и моей семьи. Дело в том, что республика — дотационная, денег дают мало, на всех все равно не хватит. Поэтому я принял единственно верное решение — покрыть нужды хотя бы одной семьи — моей. Этих нужд немало. Сыну — шестнадцатый год, дочери-студентке — девятнадцать. Жена моя тоже еще достаточно молода и привлекательна, у нее есть свои потребности… Я один должен решить все эти непростые семейные проблемы.
Поэтому прошу вас вежливо — не отсвечивайте тут. Покиньте, пожалуйста, мой кабинет — и как можно скорее!»
Женя, хоть и была весьма юной, не имеющей большого жизненного опыта особой, тем не менее прочитала, представьте себе, в довольно красивых глазах Мозгалева значительную часть этого, именно к ней на этот раз обращенного беззвучного монолога. Но он ее ни капельки не смутил.
Дело в том, что тетка Феди Репина, к которой явились они рано поутру всей компанией — Леша, Саня, Женя, Мячик и московская сторожевая Тося — забирать ее племянника (чтобы везти его к адвокату — как одного из двух свидетелей алиби Олега Сумарокова), без чая с пирогами их, естественно, не отпустила. А за чаем быстро стало ясно, что выезжать надо не сегодня, а завтра:
— Поспать-то ведь надо вам после такой дороги? — резонно сказала Федина тетка.
За чаем же порассказала она о делах на Алтае — и в уникальном Чемальском районе, и в Акташе, и в Онгудае. Везде решительно дела шли одинаково плохо. А выборное начальство жило одинаково хорошо.
Уникальность же этого живописнейшего российского уголка, помимо самой живописности, заключалась вот в чем. После того, как Ялта и курорт Боровое оказались на территории соседствующих с Россией государств, а именно — Украины и Казахстана, Чемальский район Республики Алтай, или, как ее еще называют неофициально — Горного Алтая, оказался единственным местом в России, где, например, от туберкулеза лечит воздух.
Там, представьте, уникальное, до конца не изученное сочетание горных рек, водопадов, хвойных деревьев — и, соответственно, смолистых эфирных веществ. А также берез, высокогорья, каких-то особых руд, залегающих на каком-то правильном расстоянии от земной поверхности. Отрицательных ионов, которых всегда полно вблизи горных речек и водопадов, огромного количества озона…
Там вообще главное дерево — кедр. Мало того что он помогает против аллергии. А еще запах его древесины будто бы успокаивает и снимает усталость. Сиди и нюхай щепочку — и вся усталость пройдет, и напряжение
Но уж что точно подтвердит любой житель Немала — это то, что солнечных дней в году там столько же, сколько в Крыму. А зимой снега почти и нет. Отсюда и уникальность резко возрастает. В общем, там много чего другого, что еще изучать да изучать. Но факт-то налицо: привезут в Чемал во «взрослый» санаторий почти умирающего от туберкулеза человека — и он через две недели здоров. Вот такие дела.
Все это, хоть и в более сжатом «народном» варианте Женя узнала непосредственно за самоваром от Фединой тетки и от самого Феди. От него же узнала она такие странные алтайские обычаи — на рост заболевания детей туберкулезом местные министры здравоохранения, как бы они ни менялись, отвечают одинаково: либо закрытием одного из отделений детского туберкулезного санатория, расположенного в этом самом уникальном целебном районе (ну нет у них денег на ремонт), либо приказом о сокращении его на двадцать и более коек — для повышения эффективности…
Визит к Мозгалеву был первой ее реакцией на услышанное и уже увиденное.
И Мозгалев, как ни смешно, несколько смешавшись от лицезрения непреклонной юной барышни, а также, не скроем, застывших у дверей его кабинета в виде античных статуй Леши и Сани, неожиданно для самого себя в ответ на ее суровый вопрос о рыбной ловле пробормотал что-то вроде:
— Да… у хариуса сейчас самый клев…
Женя продолжила допрос:
— Какая рыбная ловля, какой хариус, когда у вас люди не могут детям простыни купить — они у них на грязных матрасах спят?
— Какие дети?..
— Вы в доме Зубавиных были когда-нибудь? Семеро детей: три девочки, четыре мальчика. На обед — голимая, — Женя щегольнула словцом своей бабушки, заимствованным ею от суздальской няни, — картошка без масла! На простыни — только девочкам хватает!.. У их отца работы нет совсем, сутра уходит — ищет, где подработать! И еще — почему вы разрешаете в вашем уникальном районе санаторий туберкулезный уменьшать, когда его наоборот расширять надо? Дети же в вашей республике туберкулезом болеют! Больше, между прочим, чем в других местах!
Мозгалев просто-таки не верил своим ушам и глазам. Он еще не нашелся, что ответить наглой девчонке, как в разговор вступил Леша:
— В общем, так. Мы спешим вообще-то. Но завтра заглянем снова. Если увидим, что Зубавины в том же положении, — в Москве найдем кого поставить в известность, какое вы себе тут теплое место оборудовали. Сильный сквозняк, во всяком случае, обещаем твердо.
И все трое исчезли из кабинета Мозгалева, будто были они не людьми, а привидевшимися ему призраками.
…Уже подумывали выдвигаться — другого слова для обозначения начала движения Женя, вслед за Лешей и Саней, уже и в мыслях своих не употребляла. Но перед этим решили не то чтобы поплавать — Федя Репин ясно объяснил, что о плавании в Катуни, за исключением особых мест, речи быть не может, — но хоть ополоснуться. Было все-таки по-настоящему жарко.
Расположились у бурлящей воды, на камнях. Широкая прибрежная полоса убитого сероватого влажного песка не очень-то манила улечься на него.