Дела семейные (сборник)
Шрифт:
– Нету ничего, Коля. Прямо как гора с плеч!..
Оставшись при своих шести классах, Аня особенно не унывала. На отношение коллектива ей обижаться не приходилось: она была бессменным членом цехового комитета, потом ее избрали в фабком, потом делегатом на районную профсоюзную конференцию. Было ей даже предложение подать заявлению в партию.
Аня решила, что тут уже надо говорить все начистоту. Сначала она сослалась на невысокую грамотность, а потом, запылав щеками, призналась:
– А еще, знаете ли,
Ей сказали, что овес – это не помеха, тем более что и отец ее давно умер. Но во второй раз почему-то уже не предлагали. И в Ане взыграла гордость. Она даже хотела отказаться от общественных поручений. Но Николай Егорович ее в этом не поддержал. Да Аня и сама понимала, как важно ей быть на виду. Не теряла она и надежды получить от фабрики отдельную квартиру, поэтому портить отношения ни с кем не хотела.
– Мальчика-то возьмешь, когда квартира будет? – спрашивали те, кто знал, что у Ани растет в деревне сынишка.
– Была бы квартира! – со вздохом отвечала Аня. – Дождись-ка ее!..
Но Николай Егорович никакой квартиры не хотел ждать.
– Когда за малышом поедем? – все время спрашивал он.
5
«Малышу» шел уже седьмой год. Бабка обочлась месяцами и с осени записала его в школу. Метрическое свидетельство Юры было в Москве у матери, и бабке поверили на слово, что парню полных семь лет, и приняли его в первый класс. Тем более что Юра был очень большой и очень самостоятельный.
В долгие зимние вечера он, обученный буквам еще в доме Шубкиных, стал сам читать. Книжек в достаточном количестве бабка ему добыть не могла, и он читал журналы «Огонек», «Смену», «Крестьянку».
В школе Юре очень понравилось: он тут оказался первым учеником. Его посадили поближе к доске, и если кто чего-нибудь не знал, он вставал и говорил. И был тщеславием в мать: ответит верно и всех оглядит, улыбаясь. Рыжие волосы, уши, нос у него были шубкинские, розовые щеки – Анины, а зубов вообще никаких не было – менялись.
Аня и Николай Егорович приехали в деревню к Аниному дню, двадцать второго сентября. Шли со станции и увидели Юру. Он шагал из школы, одетый в замызганное пальтишко, из которого давно вырос. В руке у него была авоська с книжками, заменявшая портфель. Шапки на нем не было, и голова рыжела издалека, освещаемая сентябрьским солнышком. Когда он подошел ближе, то мать и отчим заметили, что никуда не годятся и ботинки. Ане при этом показалось, что Николай Егорович, который видел Юру в первый раз, был неприятно удивлен. Взгляд его, обращенный на модницу жену, как бы говорил: «Твой ли ребенок-то, что же это ты?..»
Юра не кинулся к матери. Он остановился, оглядел гостей и сказал с неребячьим спокойствием:
– Здрасте. Это вы приехали?
Он уже знал от бабушки,
Юра холодно взял у матери песочное кольцо, обсыпанное орехами. Но тут же съел его и посмотрел на второе. Это второе подвинул ему уже Николай Егорович. Юра посмотрел пристально в его искусственный глаз и стал грызть кольцо.
Потом, не обращая внимания на приехавших, словно это были совсем посторонние люди, Юра положил на стол свой букварь и нарочито громко стал читать, как бы желая показать, какая ерунда для него этот букварь:
– Мама варила кашу. Катя кашу ела…
Его локти, которыми он уперся в стол, были порваны, у ворота не хватало пуговок. Придя из школы, он снял корявые ботинки и теперь стоял в носках, из которых торчали маленькие грязные пальцы.
– Мама, да что же ты так его водишь? – недовольно заметила Аня. – Рваное все на нем.
– Озорничает много, вот и рваное, – сказала бабка. – А с меня теперь не больно спросишь: я вам не молодая ведь, все свои сроки отработала…
И «баба Нюха» вдруг заплакала, захлюпала. Аня поймала ее взгляд, брошенный на Николая Егоровича. И поняла: мать расстраивается, потому что зять ей не понравился, совсем на другого рассчитывала, на молодого и на красивого. Хотя Аня и постаралась, чтобы Николай Егорович выглядел поинтереснее, но «бабу Нюху» обмануть было трудно: та в свое время знавала красивых мужиков.
Чтобы удержаться, не сказать ненужного, бабка ушла в огород. Там дергала к столу позднее луковое перо и потихоньку горевала. Следом за ней вышла и Аня.
– Мама, ты что это номера выкидываешь?
Николай Егорович тоже понял, что не имел успеха у тещи. И подвинулся к Юре:
– Пятерок много уже получил?
– Много, – тихо сказал Юра. Он присматривался.
– По какому же предмету?
– По всем.
– И пишешь чисто?
– Не очень… Скажите, а почему у вас такой глаз?
Николай Егорович в первый раз улыбнулся.
– На войне мне выбили. У меня только один свой. А этот стеклянный. Точно в цвет не подобралось.
Юра подвинулся к отчиму совсем близко.
– А вы им видите?
– Нет, ничего не вижу. Одним обхожусь.
…А в огороде в это время шел совсем другой, более нервный разговор.
– Не пойму я, чего тебе надо, мама, – уже сердясь, говорила Аня. – Мне с ним хорошо, а тебе какое дело?
Мать мяла в пальцах луковое перо и дрожала губами.