Делай со мной что захочешь
Шрифт:
Рэйчел вскочила на ноги.
— Джек, — резко окликнула она его.
— Что? Что? — сказал он.
Он сознавал, что выкрикивает злые слова, но ничего не мог с собой поделать — даже сейчас, понимая, что сказал что-то ужасное, он не мог заставить себя извиниться.
— Я слишком возмущен всем этим, сказал он.
Они, казалось, поняли. Один из мужчин закивал. Сестра парнишки, нервно ковыряла подбородок ногтем длинного темного пальца — ноготь был овальный, розовый. Она тоже кивнула, но лицо ее было непроницаемо.
— История с Бобби настроила вас крайне решительно, мы это понимаем, — сказал достопочтенный Эфрон. Голос его звучал
— Я… я…
Теперь и все остальные начали медленно выходить из-за стола — ужин был окончен. В комнате царила страшная духота. Телевизор по-прежнему работал — аплодисменты и смех, смех, прерываемый аплодисментами. Джек уставился на стол — на его тарелке лежало что-то истыканное вилкой, бессознательно разодранное, и хотя теперь ясно видна была начинка — какая-то масса сливового цвета, — Джек не понимал, что это такое, и не сразу вспомнил, что это пища, нечто съедобное.
Он услышал свой голос, услышал, как сказал, что извиняется — слишком он дал волю чувствам, и кто-то сказал — нет, нет, все в порядке; а Рэйчел сказала — все мы крайне возмущены; и еще какая-то женщина — то ли сестра Хэрли, то ли жена Эфрона — сказала… Сам, же Эфрон спокойно сказал, что это была для них великая честь — побеседовать с ним вот так, и Джек, чувствуя, как пылает лицо, не мог понять, было это сказано искренне или нет, не мог понять, улыбаться ему и пожимать руки или показать, что он оскорблен, что он так легко им не простит…
Он попытался улыбнуться. Попытался успокоиться. И все повторял, что извиняется.
Извиняется.
Но…
Но все же…
Всей грубой они проводили Джека и Рэйчел до машины, даже дети выбежали и принялись носиться по дороге; и Джек, отмахиваясь от москитов, пытавшихся сесть ему на лицо, услышал свой голос, произносивший обычные общепринятые слова прощания. Снова надо пожать всем руки. Снова. Никого не забыть. Нельзя дать Эфрону почувствовать, как в нем все кипит. Надо отступать с улыбкой…
Они знают, как связаться с ним?
О да.
Еще несколько минут, и теперь уже Джек и Рэйчел могут садиться в машину. Джеку удалось, дав задний ход, выкатить машину на испещренную глубокими колеями дорогу — чувствовал он себя при этом не лучшим образом, потому что все они наблюдали за ним, дети наблюдали за ним — черт бы подрал этих людей, — и наконец он благополучно выехал на шоссе.
Рэйчел ударила кулаком по приборной доске.
— Какой же ты мерзавец, — сказала она.
Джек в изумлении повернулся к ней.
— Грубиян проклятый, мерзавец, — сказала она.
Она была до того зла, что даже не могла плакать, голос ее звучал хрипло, почти срываясь. Джек чувствовал, каких усилий ей стоило заставить работать голосовые связки.
— Почему? Я же не…
Джек почувствовал, как все тело его покрылось потом — новые капельки добавились к старому поту, которым он уже весь пропах. Он в изумлении смотрел на сидевшую рядом женщину, на ее разгневанное, искаженное лицо.
— Ты… ты являешься к ним в дом… сидишь там… Пускаешь в ход свой язык, как другие пускают в ход кулаки, или ножи, или… Мерзавец ты! Мерзавец! Я знаю, каково это — лежать на спине и чтоб такой вот мерзавец вонзался в тебя, точно нож или дуло пистолета, буравил тебя, вспарывал, всаживал острие глубже и глубже… Такой
Джек резко затормозил машину. Выскочил и бросился прочь.
А Рэйчел продолжала кричать ему вслед. Ночь была не очень темная — липкая, влажная, совсем неподходящий воздух для легких Джека: он чувствовал, что вот сейчас задохнется. Ему хотелось зажать руками уши, чтобы избавиться от ее голоса, этого крика. Ему хотелось… хотелось только успокоиться и чтобы женщина держала его в нежных объятиях, прощенного, любимого; хотелось, чтобы бешеное биение сердца утихло, хотелось, чтобы всем этим голосам, кричавшим на него, было сказано: «Нет, нет, это ошибка! Это была ошибка!» Хотелось, чтобы они хором воскликнули: «К тебе это не относится, тебя никто не винит, ты не виновен, ты никого никуда не вытаскивал, ни в кого не стрелял в упор… ты невиновен… всегда невиновен…»
Тремя годами позже, снова в Детройте, Джек листал в чьем-то кабинете Центра юридической помощи журнал «Нейшн» и вдруг увидел фамилию Хэрли— она бросилась ему в глаза. Он взял в руки журнал и быстро просмотрел статью «Весеннее наступление, планируемое в трех твердынях Дикси [7] ».
Он выскочил из кабинета и, продолжая читать статью, машинально огибая людей на лестнице, вышел из здания. Но журнал трудно было держать раскрытым, страницы то и дело переворачивались, да и чемоданчик мешал. Ручка снова сломалась, и Джеку приходилось нести его под мышкой. Наконец уже на обледенелом тротуаре он остановился и быстро дочитал статью: возобновляется слушание пяти дел, в том числе дела об убийстве парнишки по имени Хэрли, и нью-йоркский юрист Арнольд Ливи будет его вести. Судопроизводство финансируется Комитетом новых демократов-защитников.
7
Дикси — широко употребляемое название южных штатов США.
Джек обозлился. Нет, ему стало стыдно. Три года тому назад они завернули его, а теперь согласились на этого… Он в жизни не слыхал имени Ливи.
«Мерзавцы», — подумал Джек.
Он почувствовал, что ему холодно: забыл застегнуть куртку, надеть перчатки. Теперь уже ничего не поделаешь. Под одной рукой у него был чемоданчик — этакая нелепая громоздкая штуковина, причем очень тяжелая, а в правой руке он держал журнал, смотрел на напечатанное сообщение, и лицо его пылало. Он, право же, сам не знал, следует ли ему так уж злиться — ведь прошло столько времени. Он пытался тогда заставить их действовать, но они были еще не готовы. Сейчас, три года спустя, у них было куда больше шансов выиграть дело… Но ведь не в этом главное, подумал Джек, главное было не в том, чтобы выиграть, а в том, чтобы способствовать переменам, проложить путь, чтобы в суде появились и другие иски. А люди отказались тогда его понять.