Делай со мной что захочешь

Оутс Джойс Кэрол

О. Безусловно.

В. И это сказано в обвинении?..

О. Что? Не знаю. Мне это безразлично. Меня вовсе не интересует, что может оказаться на том или ином листе бумаги, — я даже не уверен, что читал обвинение. Я действительно презираю все это. Ко мне это не имеет отношения.

В. Но вы же собираетесь защищаться, верно, Меред?

О. Что? Это кто-то там делает… Мне наняли адвоката, или, может, кто-то сам предложил свои услуги… я не слежу за такими вещами, у меня на это нет времени. Я согласился выступать в передаче вовсе не для того, чтобы

обсуждать эту сторону моей жизни. Я презираю юристов вообще, и закон… и судей… и — ну, конечно, — присяжных, и всю нашу систему правосудия, потому что в нашей стране никого не судят по справедливости и…

В. Теперь, когда вас отпустили на поруки и вы можете снова выступать с лекциями, намерены ли вы продолжать свою кампанию против «материального»? Или?..

О. Им придется убить меня, чтобы заткнуть мне рот. Никто не заткнет мне рта.

В. Но ведь Прибежище закрыто, не так ли?

О. Это меня не остановит. Я теперь выступаю на улицах — где угодно… Полиции придется убить меня, чтобы заставить замолчать, и я прямо говорю это им.

В. Вы утверждаете, что ваш отец подкупил полицию, чтобы она преследовала вас?

Меред Доу нервно повел плечами под своей бесформенной одеждой. Казалось, он смотрел прямо на Элину.

О. Я… я… У меня есть основания подозревать… я знаю, на что он способен… и полиция тоже… и…

В. Но вы ведь сказали в интервью корреспонденту «Детройт ньюс», что обвиняете детройтских полицейских в том, что некоторые из них берут взятки?

О. Конечно. Все они берут.

В. Меред, могли бы вы объяснить нашим телезрителям, почему вы стремитесь к «уничтожению материального», что это значит с точки зрения обычной повседневной жизни?

О. Если пользоваться клише, чтобы это было яснее вашим телезрителям, я бы сказал, что работаю на Революцию. Всем известно, что мир переживает сейчас бурные изменения, конвульсии, и я способствую этому, — собственно, таков физический закон, а я лишь способствую этому и просвещаю людей, которые нуждаются в руководстве. За то, что я взял на себя этот абсолютно невинный труд, меня преследует вся наша система и травит полиция, из-за этого меня арестовали по подстроенному обвинению в распространении наркотиков — наркотиков! — словно в наркотиках дело! Соединенные Штаты официально распространяют наркотики, только называют это иначе. Вся деятельность Соединенных Штатов — это операция «Наркотик».

В. И ничего больше? Ничего?..

О. Решительно ничего.

В. Значит, вы отрицаете, Меред, что передали сигарету с марихуаной семнадцатилетней девочке?..

О. А почему я должен это отрицать?

Марвин присвистнул.

— Больно слушать такое, — сказал он.

— Он сам себя губит, да? — осторожно спросила Элина. — Моей матери, наверное, следовало быть осторожнее, не задавать ему таких вопросов?

В. Скажите, Меред, когда вы говорите «революция», вы имеете в виду революцию в политическом и экономическом смысле этого слова, как в России и в красном Китае?

О. Только — на первой стадии. Главное —

это перевернуть все, во что верят люди вроде вас. И ваших слушателей. Вот это — реальность, а все, чем забиты ващи мозги, — нереально. Со временем революция перекроит все головы на всем земном шаре, полностью трансформирует. Я думаю, поэтому старомодные марксисты и либералы так яростно, так рьяно выступают против меня: они верят в материю, но не в ее трансцендентность. Они верят в шелуху, но не в любовь.

В. Во что верят?.. Что вы сказали?..

О. В шелуху.

Вид у Марии был озадаченный, словно она никогда не слышала такого слова. Но она тут же снова улыбнулась и продолжала своим приятным, хорошо поставленным голосом:

В. Как же вы предлагаете всем нам достичь этой трансцендентности, Меред? Вы за то, чтобы пользоваться наркотиками, да?

О. Для начала — да. На первой стадии. Но я против торговли наркотиками, и эта сторона моей деятельности вызывает ярость властей, потому что они, конечно, изрядно на этом наживаются, и потом наркотики не облагают налогом. Когда я выступаю в своих лекциях за свободу пользования наркотиками, свободу галлюцинации, они ужас как на меня ополчаются.

В. Свобода пользования наркотиками — значит, наркотики для всех? Какого рода наркотики, Меред?

О. ЛСД, гашиш, опий, что угодно — аспирин, алкоголь, ну, словом, весь набор, и рассуждаю я так: никакой элитарности, никакого привилегированного класса имеющих право на галлюцинации. Галлюцинации не должны быть прерогативой избранных, столь же недостижимой для масс, как все идеалы прошлого, — народ не должен с этим мириться. Он должен восстать.

В. Возможно, государству следует предоставлять людям наркотики?..

О. Да. Пока государство не будет уничтожено. Со временем все мы поймем, что наркотики — это привычка, ведущая к праздности, как четки. И они выпадут из нашей фазы. Я исключил наркотики из моей жизни уже давно, и это является еще одним поводом, настраивающим против меня тех, кто ими пользуется. Они обвиняют меня в фарисействе, тогда как на самом деле я признаю, что некоторым людям нужны наркотики и всегда будут нужны. Мы же все индивидуальны. Я не хочу становиться в позу судьи.

В. Не хотите становиться в позу судьи?.. Но, по-моему, вы крайне сурово осудили наше общество, Меред, разве не так?

О. Я не осуждаю, я люблю. «Кто крепко любит, тот крепко наказывает». И я наказываю, да, но не физически — я, видите ли, всецело против насилия: я наказываю любовью.

В. Я вас не понимаю.

О. Конечно, не понимаете. Вы же обычная невежественная женщина — как вы можете меня понять? Я наказываю любовью, примером моей любви, моего существования, что должно устыдить моих врагов и заставить их понять ту разницу, которая существует между мной и ими… Меред говорил легко и откровенно, точно он вовсе и не оскорблял Марию, а Мария на какое-то время даже умолкла и в изумлении лишь смотрела на него; потом, заглянув в карточку, поспешно прочла очередной вопрос: