Дельфиний мыс
Шрифт:
— Не говори! — согласился Вася. — Вот Федор Михайлович обрадуется! Вот, скажет, подводные археологи…
— Жди! — перебил его Костя. — Влетит нам от него — вот что. Изуродовали. Доконали. Принесли бы целенькую…
— Вообще-то да, — вздохнул Вася.
— А как будем скреплять? — спросил Костя. — Все куски достали? Совпадут ли?
— Как миленькие! — усмехнулся Илька. — Как же они могут не совпасть у такого человека, как Миша? Пусть посмеют!
«Он опять за свое, — подумал Одик. — До сих пор не может простить
Один человек не принимал участия в разговоре — Толян. Он всю дорогу молчал.
Скоро они свернули от моря в узкий проулок. Навстречу им шла высокая худощавая женщина с седым пучком. Ее авоську оттягивали пакеты с пастеризованным молоком и хлеб. Ребята поздоровались с ней, уступая дорогу. Она ответила, улыбнулась, и возле губ ее и на щеках прорезались морщинки.
— Кто это? — спросил у Васи Одик, когда она прошла.
— Анна Петровна, — шепнул Вася. — Химичка. Она всегда за ребят… Справедливая… До ужаса!
— Между прочим, когда-то была женой Краба, — бросил Костя. — Их Севка учится в ЛГУ, а летом живет здесь. То у нее, то у него. Видно, не решил еще… — Костя замолк.
Перед глазами Одика встало лицо Лили — смуглое, узкое, с тонким носом и блестящими карими глазами. И еще почему-то встали перед ним серьезные, точные глаза Виталика.
Ребята вышли к главной улице — автостраде, скоро очутились у большого двухэтажного дома и нырнули в подъезд. Вслед за Катраном с его камерой нырнул и Одик.
— А ты куда? — спросил его Илька у лестницы. — У тебя есть пригласительный билет?
— Нет, — сказал Одик, и ребята грохнули.
Одик покрылся липкой испариной.
Пока Миша открывал, все сгрудились у двери.
— А куда камеру? — спросил Катран. — С собой взять или как?
— Оставь у двери, — сказал Миша.
— А не свистнут?
И здесь Илька ткнул пальцем в Одика и завопил:
— А он на что? Пусть в благодарность за то, что не прогнали, стоит на часах у двери и сторожит наш корабль! А?
Одику стало жарко. Он отпрянул от ребят и бросился по лестнице вниз. Его душил стыд. Он не нужен им, они издеваются над ним и гонят прочь! И даже Катран не заступился!
Одик выбежал на тротуар. Навстречу двигались легко одетые люди с фотоаппаратами, с играющими транзисторами на ремешках и яркими пляжными сумками. Парень в тренировочных брюках нес в одной руке сверкающее прикладом подводное ружье и сетку полную рыбы, другой — снимал маленькой жужжащей кинокамерой улицу и вместе с гуляющей публикой снял и его, Одика. Но ему сейчас было не до этого. Он понуро шел домой. Шел и думал: вот и готово, вот и все. Зачем он им? У них свои дела, свои заботы и законы… А он? Кто он для них?
Все получается, как дома, как в Москве…
Одик брел домой и вспоминал, как вчера после обеда они с Олей встретили Федора Михайловича вот на этой улице.
— Смотри, —
И Одик опять увидел отца. Ну не совсем отца, но почти… Одет он был довольно небрежно — небось так в школу не ходил. Из кармана мятых хлопчатобумажных штанов торчал свернутый в трубку еженедельник «За рубежом», сандалеты на босу ногу, спортивная куртка на «молнии». Под мышкой у него была зажата какая-то книга.
— Вылитый отец… — шепнул Одик. — Как похож!
— Ни капельки, — заявила Оля. — У папы совсем другое выражение…
Одик немного огорчился: ну как она не видит!
— Какое? — спросил он.
— Другое.
Федор Михайлович шел неторопливо, подолгу стоял у витрин, частенько отвечал на приветствия. У одного магазина ему через стекло витрины кивнула белокурая продавщица, а один парикмахер, бривший какого-то намыленного курортника, помахал ему рукой с опасной бритвой.
— Ой, кто идет! — Оля вдруг дернула Одика за рукав.
Навстречу им, размахивая, как в строю, одной рукой — в другой был огромный желтый портфель, — быстро шел Георгий Никанорович. Он мгновенно догнал Федора Михайловича.
— Федя, мое тебе! — сказал директор своим зычным голосом и вскинул к виску руку — не был ли военным?
— А, это ты… Здравствуй, — без особого энтузиазма произнес Федор Михайлович.
— Ну как живешь? Зашел бы. Винцо хорошее есть.
— Некогда. — Учитель смотрел прямо перед собой.
— Опять с кем-нибудь борешься? Входишь в чье-то положение?
Федор Михайлович продолжал медленно идти по тротуару, а Георгий Никанорович — крепкий, коренастый и одновременно легкий — шел рядом и не умолкал:
— Хандришь все? Копаешься в себе? Запомни, ипохондрики мало живут!
— А я с тобой в этом не собираюсь состязаться.
— Ну, бывай… Мне пора. Горисполком вызывает! — Он похлопал учителя твердой загорелой рукой по спине. — Так заходи… Жду!
Федор Михайлович ничего не ответил, и ярко начищенные стремительные туфли Карпова полетели дальше.
— Как он быстро ходит! — сказала Оля. — Как молодой.
— Ну и что с того? — ответил Одик и задумался.
— А что такое ипохондрик? — спросила вдруг Оля.
— Кто плохо ходит, — мгновенно придумал Одик. — Медленно, как вот сейчас идет Федор Михайлович. Но это ничего не значит.
— А-а… — протянула Оля.
Они по-прежнему шли за учителем.
Когда он стал у небольшого книжного магазина с пыльным окном, продавщица что-то крикнула ему, и он вошел внутрь.