Делира. Рабыня для воина
Шрифт:
Как меня скрутили, я даже не поняла. Пока отвлеклась на стражников, заметила лишь смазанное движение, а после рука оказалась вывернутой за спину, и холодное лезвие прижалось к горлу. Стоило чуть дернуться, как незнакомец сжал мою кисть и до боли потянул вверх.
— У тебя два варианта, — губы мужчины касались уха, а тихий злой шепот пробирал до костей. — Я могу убить тебя прямо сейчас, — кинжал сильнее надавил на кожу, — либо ты строишь из себя паиньку, и я даю тебе время до рассвета, придумать причину, по которой я должен оставить тебя в живых. Какой выберешь?
Да чего тут думать? Если мне
— Второй, — прохрипела едва слышно.
— Ты будешь послушной девочкой? — легко представила себе его кривую усмешку и скрипнула зубами.
— Не слышу, — рука снова отозвалась болью.
— Да!
— Вот и славно, — кинжал от горла убрали, но меня так и не отпустили.
Незнакомец заговорил со стражниками, с немым благоговением ловившими каждое его слово. Один из них кивнул и отправился исполнять указания воина, когда в комнату ворвался всклокоченный Хеис.
Что он вопил, я, конечно же, не поняла, но адресовалась эта проникновенная речь определенно мне, ну и второму бугаю с топориком тоже перепало. Меня не проняло. Только когда надсмотрщик подался вперед и замахнулся, я дернулась, уворачиваясь от пощечины — рука у него тяжелая, об этом знала не понаслышке, — но удара не последовало. Открыла один зажмуренный глаз и растерялась: незнакомец гневно сверлил взглядом Хеиса, желваки играли на скулах, и сам он удерживал запястье надсмотрщика, все сильнее сжимая пальцы.
Жесткий разговор велся обо мне, это поняла по тому, как мужчины то и дело кивали в мою сторону. Перевел бы кто, раз меня это тоже касается! Ну да, какое им дело до мнения рабыни.
Не знаю, до чего дошли в итоге, но шипели мужчины друг на друга знатно. Незнакомец отпустил Хеиса, который тут же стал недовольно растирать руку, и протащил меня к кровати.
Эээ… Это что он делать собирается? Я испуганно дернулась, мужчина в ответ зло зыркнул, но заметив неприкрытый ужас в моих глазах, вздохнул. Выпустил из болезненного захвата и просто взял за запястье. Затем порылся в своих вещах и протянул Хеису золотую монету, что-то сурово выговаривая. Надсмотрщик поджал губы, но кивнул и монету принял. А после произошло то, к чему я никак готова не была. Вернулся второй стражник, неся в руках цепь. И ошейник.
Мой вопросительный взгляд кочевник решил не замечать, отпустил, сдавая на руки мужчинам, и демонстративно покрутил кинжалом, намекая на нашу договоренность. Пришлось подчиниться. Жить пока еще хотелось.
Стойко вынесла привычную процедуру сажания на цепь, причем меня именно посадили, цепь оказалась короткой, так что я могла лишь присесть на ковер у кровати, а когда нас оставили, не мигая уставилась на мужчину, ожидая пояснений.
Тот окинул меня равнодушным взглядом.
— Это чтобы тебе лучше думалось, — бросил он и добавил: — Два часа до рассвета в твоем распоряжении.
Затем стер выступившую из раны кровь на плече, улегся на кровать, заложил руки под голову и блаженно закрыл глаза, явно намереваясь доспать это время.
А я?
— А ты мягкой постели лишила себя сама, — произнес кочевник, и я поперхнулась воздухом: глаза он не открывал.
— Ты слишком выразительно сопишь, — в голосе явственно звучало недовольство.
Естественно, после этого я замолчала,
Вот только несмотря на шерстяную подстилку, сидеть на полу совершенно голой было прохладно. У нас в камере поддерживалась постоянная температура, здесь же через большое окно в помещение врывался свежий утренний воздух. Вскоре я, обняв руками колени, жалась к кровати. Пару раз мелькала мысль подобрать жилетку воина, ее хватило бы укутаться полностью, но побоялась. До меня только сейчас начало доходить, что я натворила.
Прав он, идиотка. К кому сунулась? К кочевнику, к воину куда сильней и опытней меня? Да эти люди с оружием учатся обращаться чуть ли не с рождения. И то, что он меня не убил, просто чудо. А ведь мог, и никто бы даже не возразил, раз сама нарвалась.
Интересно, о чем он спорил с Хеисом? За что платил? Один золотой в моих землях сущие копейки. Неужели я так мало стою? Обидно. Или это доплата за утро? И что теперь ожидать от этого мужчины? Убьет, накажет? Почему оставил у себя? Какой убедительный довод я должна придумать? Сказать, что буду его рабыней, только бы забрал отсюда? И это будет враньем. Он сразу поймет. Я никогда не буду никому принадлежать. Но идея выбраться отсюда с кочевником не так плоха. Уж лучше он, чем все эти зажравшиеся язары от которых просто воротит.
Подняла взгляд на мужчину, вольготно разлегшегося на ложе. Врать себе не имело смысла, довольно привлекателен. А то, что рисовала моя память, весьма впечатлило. Был тому виной мой скудный опыт или возбуждающее зелье, не знала. Вот только как он поведет себя, если станет моим хозяином? Да ему же проще убить, чем возиться с такой рабыней. А если вспомнить, что говаривала про кочевников Дана… Брр. Пусть сразу прирежет, чтоб не мучилась.
Мои раздумья прервало полетевшее прямо в лицо покрывало.
— Прикройся, холодно, — проворчал мужчина, поворачиваясь ко мне спиной. Сам он остался полностью обнажен.
Прикрыться так прикрыться. Кто я такая чтобы возражать.
Стараясь не пялиться на рельефные мышцы и… кгм ниже, закуталась в ткань, уселась поудобнее, примостив голову на краешек кровати, и продолжила размышлять. До чего додумалась, не помню. Заснула где-то по дороге к верному решению. А разбудило меня снова сердитое ворчание — мужчина пытался вытащить из-под меня свои вещи.
Молча оделся, заткнул кинжал за пояс и только тогда поинтересовался:
— К какому выводу пришла?
Я же не сдержала облегченный выдох — никаких долгов требовать с меня не стали, и то хорошо.
— Не слышу, — воин надменно изломил бровь, снова став холодным и неприступным, как при первой встрече. Или мне так только казалось, потому что запал схватки сошел на нет, и вся безысходность положения ясно предстала передо мной?
Я вздрогнула, прижала ноги крепче к груди и подняла на мужчину взгляд побитой собаки. Нет, я не боялась его до дрожи. Скорее имела здоровые опасения на его счет, правда ночью о них ненадолго забыла. Все же капелька безрассудства от отца и нехилая доля гордости от матери не позволяли мне склоняться перед кем-либо. Но жизнь научила подстраиваться под любые ситуации, и, если нужно, изобразить покорность ради спасения собственной шкурки, я сделаю это.