Дело Аляски Сандерс

Диккер Жоэль

– Он перевернул эту страницу. И тебе надо перевернуть.

– Что ты хочешь сказать?

– Он перевернул страницу благодаря тебе, Маркус. Теперь он знает, что случилось с Нолой. Ему больше не нужно сидеть здесь и ждать. Он смог наконец уехать. Аврора была для него тюрьмой, и ты его освободил.

– Нет, Эрни, Аврора была…

– Маркус, ты знаешь, что я прав, – перебил Эрни. – Ты знаешь, что Гарри никогда сюда больше не вернется. Друзей нельзя ждать, как автобус. Зачем ты все время сюда приезжаешь? У тебя своя жизнь. Хватит терзаться.

Ты славный парень, Маркус. Пора заняться чем-нибудь другим.

Эрни был прав. Но, пообедав, я все равно совершил паломничество в Гусиную бухту. Прошелся по пляжу под домом Гарри, потом сел на большой обломок скалы и стал любоваться окрестностями. Смотрел на внушительный дом, полный воспоминаний. По песку скакали чайки. Понемногу небо затянуло облаками, заморосил дождик. И тут я увидел, как из пелены тумана появился человек, которого я считал близким другом: Перри Гэхаловуд, сержант уголовного отдела полиции штата Нью-Гэмпшир. Расплывшись в лукавой улыбке, он шагал ко мне, неся в каждой руке по стаканчику кофе.

Тем, кто меня знает и читает, прекрасно известно, что связывает меня с Перри Гэхаловудом. Остальным позвольте кратко напомнить: с Перри я познакомился два года назад, в ходе знаменитого дела Гарри Квеберта, он как раз им занимался. Мы вместе пролили свет на смерть Нолы Келлерган. Кто-то скажет, что убийство Нолы позволило мне написать второй роман. Но на самом деле оно позволило взрастить семена дружбы, которая завяжется у меня с этим необычным полицейским, похожим на фрукт из пустыни – колючим, нарастившим толстую корку, но со сладкой мякотью и нежным сердцем. Таков был Перри Гэхаловуд: жесткий, грубый, гневливый, но верный, справедливый и прямой. По-моему, о качествах мужчины можно судить по его семье, а его семья – которую я близко знал – источала счастье.

– Сержант, – с первого дня нашего знакомства я звал его “сержант”, а он меня – “писатель”, и традицию эту мы сохранили, – вы что тут делаете?

Он протянул мне стаканчик с кофе:

– Хотел задать вам тот же вопрос, писатель. Вам известно, что всякий раз, когда вы сюда являетесь, кто-нибудь непременно звонит в полицию? Хорошенькое впечатление вы оставили по себе в городе.

– Вы хуже моей матери, сержант.

Он расхохотался:

– Какой злой умысел привел вас в Аврору, писатель?

– Возвращался из Монреаля, заехал по дороге.

– Это крюк на два часа, – возразил Гэхаловуд.

Я кивнул в сторону дома в дымке дождя:

– Я полюбил этот дом, полюбил этот город. А когда любишь, это сильнее тебя, это навсегда.

– Если вы полагаете, что любите этот город, писатель, то вы ошибаетесь. Вы любите свои здешние воспоминания, это называется «ностальгия». А ностальгия – это способность убедить себя, что наше прошлое было в основном счастливым, а значит, мы все делали как надо. Всякий раз, когда мы что-нибудь вспоминаем и говорим себе: “Как было хорошо”, на самом деле наш больной мозг источает ностальгию и убеждает нас, что мы жили не напрасно

и не теряли время даром. Потому что терять время – значит терять жизнь.

Выслушав эту тираду, я подумал, что Гэхаловуд, всегда готовый взбаламутить всех и вся, рассуждает абстрактно; мне и в голову не пришло, что он говорит о себе. Я решил, что это камень в мой огород:

– И все-таки в Гусиной бухте было хорошо.

– Кому хорошо, вам? Не уверен. Вы писатель десятилетия, а таскаетесь в нью-гэмпширское захолустье. Последний раз я вас тут видел в октябре, помните?

– Помню.

– Думал, вы тогда приехали попрощаться с этим домом. Мы пили пиво примерно на этом же месте, и вы мне наплели с три короба, что якобы пускаетесь на поиски любви. Погорели, судя по всему! Вы все еще со своей летчицей?

Перри Гэхаловуд был лучше, чем кто-либо, осведомлен о моей личной жизни: я звонил ему после каждого свидания. Когда мы познакомились с Реган, я рассказал ему об этом первому.

– По-моему, у нас с Реган все более или менее серьезно.

– Ну наконец-то хорошая новость, писатель. Если не хотите, чтобы все кончилось, не привозите ее в сюда в отпуск.

– Представьте себе, я везу ее на Багамы.

– Пфф, как вы меня бесите, писатель.

– Частный остров, просто невероятное место. Хотите посмотреть фото?

– Сказал бы «нет», но, чувствую, вы меня все равно заставите.

Сидя вдвоем на камне, не обращая внимания на сыпавшуюся морось, мы болтали о пустяках – обычный дружеский разговор. Я упоминаю его лишь по одной причине: я не спросил, как дела у Гэхаловуда. Расспрашивал про его жену Хелен, про дочерей, Малию и Лизу, но не поинтересовался, как он сам. Не дал ему возможности выговориться. И к концу беседы не имел ни малейшего понятия о том, что творилось в его жизни.

Мы допили кофе, и Гэхаловуд встал.

– Пора возвращаться к уголовным делам? – спросил я.

– Нет, пора встречаться с Хелен. Сегодня день рождения Лизы, надо пройтись по магазинам. Ей сегодня одиннадцать.

– Уже одиннадцать! И каково это вам, папа-сержант? Старость не радость?

Гэхаловуд вдруг помрачнел.

– Все в порядке, сержант? Не вижу особой радости.

– К несчастью, эта дата связана с одним тяжелым воспоминанием. Ровно одиннадцать лет назад, 6 апреля 1999 года, моя жизнь пошла под откос.

– Что случилось?

Но Гэхаловуд сменил тему: он отлично умел это делать, когда речь шла о нем самом.

– Неважно, писатель. Вечером у нас домашний ужин в честь Лизы, собираемся всей семьей. Присоединяйтесь. В шесть часов.

– С удовольствием. Могу даже пораньше прийти, если хотите.

– Только не это! Появляться раньше шести часов строго воспрещается!

– Есть, сержант!

Он отошел на пару шагов, обернулся и произнес обычным своим издевательским тоном:

– Только не думайте, писатель, что я вас считаю членом семьи. Просто Хелен меня убьет, если я вас не приглашу.