Дело Бутиных
Шрифт:
Бутин, закончив рассказ, опять улыбнулся. Улыбка была неожиданной, недолго длилась и мгновенно преображала строгое смуглое лицо.
А добродушный Зензинов нахмурился: при всей своей терпимости, он к Вольдемару Заблоцкому относился с едва скрываемой неприязнью. А сейчас его прорвало:
— Откровенно скажу, Михаил Дмитриевич, лукавить не умею: жаль мне Татьяну Дмитриевну. Я ведь с малых лет вашу сестру наблюдаю, очень в ней развито чувство прекрасного, хотя бы эта проникновенная любовь к цветам. Не просто плющ, а прекрасная гедерас. Не просто хмель, а воинственный стланец гумулус, близкий к человеку! С какой поэзией описывает нашу облепиху, найдя в ней вкус ананаса! И что же будет с ее талантами? Поймала, извините, эполеты и теперь возится с ними! А эполеты, доложу вам, частенько прикрывают или солдафона грубого, либо дурака пошлого! Для жизни семейной с образованной девушкой
Он так зычно скомандовал, что стайка весенне-перелетных скворцов, усевшаяся было отдыхать на еловой ветке, испуганно сорвалась с дерева и взметнулась ввысь.
Значит, весна уже близко, совсем рядом, раз скворушки прилетели, — времени тебе, приискатель, в обрез!
— Ну, любезный Михаил Андреевич, не обманывайтесь насчет моей сестры, не заблуждайтесь! Характер у нее бутинский, не шибко ею покомандуешь. Да это Татьяна утащила его и в Китай, и в Японию, и в Индию, всю Азию объездила, чтобы для сада нашего образцы тропических растений привезти! Поглядите, какой худющий да заезженный наш бедняга-зятюшка явился из сего вояжа! Кого жалеть, так его! А насчет военных вообще, так давайте вспомним нашего Николая Николаевича Муравьева!
— Nomen est omen! Муравьев! Не просто личность, гений! — Уши у Мори встали хлопушкой, так громогласно было восклицание Зензинова. — Сожаления достойно, что такого великого человека принудили покинуть наш край! И дело, которому он с честью служил!
Крылатая память мгновенно перенесла Бутина, казалось бы, в недавние, а уж отошедшие годы. И как бы одним вихревым событием проявились события того дня в Петровском заводе. Как мчались мы с братом в коляске-бестужевке от самого Нерчинска вдоль Шилки и Хилка, сопками и падями, рассуждая дорогой о своих первых шагах в купеческом деле. И как чуть не столкнулись на подъезде к Петровску с экипажем военного губернатора, мчавшимся в сторону конторы Дейхмана, — требовалось, как после выяснилось, много железа для предстоящих амурских сплавов. Они и не предполагали, братья, что встретятся с Муравьевым в доме у старого декабриста — цели их с братом поездки! Большая, крепко сбитая лиственничная изба на идущей вверх, в сопку, улице; простой, тщательно и мастеровито сколоченный стол посреди комнаты, убранство которой — книги да медвежьи шкуры; старинная фамильная чаша-миска, присланная родичами, а в этой чаше — до краев золотисто-красный борщ, парящий сытно и пряно; еще деревенская крынка — от другой, жениной родни! — со сметаной неубывающей, и гора сибирских тарочек на длинном овальном блюде — круглых, румяно пропеченных, с мелкорубленым по-бурятски мясом с луком... И чаек из медного богатырского самовара, заваренный докрасна и накрепко до съедобной густоты! Милое хлебосольство, а не хваленые разносолы!
И за сим столом седоусый, львиноголовый, военной выправки и гражданской доблести старый черниговец. И статная, с гладким лицом и теплыми голубыми глазами, невенчаная достойная спутница его, на пышных волосах женщины кокошник, словно королевская корона! И напротив двух молодых нерчинских купцов, приехавших по наивности приглашать старого декабриста в торговое дело, напротив них — маленький, всевластный, вспыльчивый и честолюбивый человек, хорошо знающий, для чего и для кого его служба. Ох, все-таки страховито потрясал он не генеральскими, а дамскими ручками, и неподдельный гнев его в праве был виноватить их, еще не оперившихся и не вразумившихся купеческих племянников! «Где ваша честь, где ваша совесть, купцы вы российские или обиралы чужеземные! Не шейлоки надобны отечеству, нужны здоровые силы всех сословий!»
А все из-за старого пройдохи Хрисанфа, — ведь начинали братья у него приказчиками, не ведая и не подозревая, что как бы прикрывают собой темные дела бесчестного и жестокого человека. Ну не вовсе ничего не ведали...
— Вы у Кандинского? Вы, молодые люди, у того, кто с кистенем бесчинствовал в Якутии на большой дороге, а здесь, под маской купца, разорил на фальшивых расписках тысячи людей, ввергая их в голод и нищету! Славно начинаете на купеческом поприще, в помощниках у висельника. — И к Горбачевскому: — Иван Иванович, святая душа, с кем же вы меня свели за вашим столом!
Едва его Ирина Матвеевна успокоила!
Они тогда с братом, вернувшись в Нерчинск, немедля и с облегчением покинули Кандинского. Нет, не из страха перед Муравьевым, а в душевном согласии с его проповедью! Они ушли, не дожидаясь дня позора и разорения старого Хриса. На три с половиной миллиона долговых расписок были перечеркнуты
Зензинов почти вплотную подогнал мерина к бутинской кобыле, тропа еле-еле на двоих.
— Кто Муравьева затронет, тот со мной столкнется! Уж одно то, что не погнушался моим скромным домом, простой деревенской едой и моими повседневными занятиями. Это еще в первый приезд свой. Я-то ему, обрадовавшись, как из мешка вытряхиваю: и о промысле тарбаганьем, и про выращивание табака в окрестных деревнях, и про улов белки, и особливо насчет благоприятства природы здешнему скотоводству, как фундаменту благосостояния края — даже кормовой вострец упомянул — «элюмус» по-латыни — он степи населяет, к югу, по Шилке и Онону. И разноцветные камни показал, что в Урульгинских горах собрал, и звероловство к северу от Яблоневого не забыл... А уж про ундинских хлебопашцев наших, трудолюбивых пахарей — татауровских и доронинских малороссов, взахлеб поэму прочитал! Боялся остановит, а он слушает! Да как слушает-то, сударь мой! «А где сие? В каких местах? А кто именно?
Прошу повторить!» — не верите — походную карту изволил извлечь, дабы сопоставить на местности излагаемые мною сведения! Даже пролистал тетрадку с наблюдениями температуры в разные часы суток, восхода и захода солнца, прилета и отлета птиц — любимейшее мое каждодневное занятие... А, каков? Вот за этими эполетами ум, деятельность, энергия... А ваш Заблоцкий, при вас зятем состоящий, с образованной девушкой сочетавшись, сам-то что? Да он бессмертника от зверобоя не отличит! Овцы от барана, ежли она не в кринолине, а он не в лосинах! Извините старика, я ведь как-никак тоже ближняя родня ваша, могу вольность допустить...
Глубоко вздохнув, он надолго примолк, массивная голова обратилась налево, йотом направо, и зоркие глаза, к которым со всех сторон подступали во множестве морщины, с вниманием и любовью всматривались в окружающий мир...
Бутин помнит ту пору, когда Зензинов, полный сил и бодрости, проезжал за год на лошади по пяти тысяч верст! Когда ему ничего не стоило проскакать семьдесят верст за день! И кони у него были быстрые как ветер, легкие как воздух, не то что этот смирный и покладистый мерин! И где он только не побывал смолоду в этих краях, могущих поглотить всю Европу! И чего только не выглядел, облазивши все уголки степей борзинских и тургинских, тайги олек-минской и витимской, хребтов Яблонового, Удоканского, Стано-вика, Малханского... Ключ на Амазаре, бьющий углекислотой, как током. Древняя часовенка на Иргени, может, еще с Аввакумовыми затесками на стенах. Красные, жаром пышущие сердолики на незаметной лощинистой речке Ярамил. Заросли двухсотлетних кедров за изгибом Чикоя, у верховушки ее. Пастбища Ульхунского караула с гулливеровыми травами, целебными для скота, Магнитная гора Кондуя, почитаемая по невежеству жителями как волшебная и колдовская, потому как у одного охотника ружье к камню притянуло, а у бурятского ламы священные железяки из халата вытянуло! Соленое озеро Дабасу-Нор со следами древнейших промыслов. Божественные для бурят раздолы-пади Умухэй, Банбай, Бичиктуй, Байгул, где в былую пору древние моленья совершались у священных источников.
А ныне, на склоне лет, он снова бодро в седле, бок о бок со своим молодым другом, и светлеет душа его: снова дышит воздухом тайги, слышит переплеск ручьев, видит, как тихонько свежеют и молодеют листвянки, приготовляясь к зеленой обновке!
— Вот вы вспомните только, как Муравьев прибыл к нам в Нерчинск после заключения договора с китайцами! Мы что, как генерала, как полководца, как завоевателя чествовали? Разве в мундире его видели мы его величие! Ну как не поздравить с тем, что ныне не просто граф, но граф Амурский. Вспомните, сударь мой, в чем я узрел достойность и бессмертность трудов и заслуг Муравьева-Амурского. Вот, в дословности повторяю: «Мирный государственный подвиг ваш, возвративший Амур России, есть и будет блестящим, неслыханным периодом во всей русской истории!» Мирный подвиг, это не под силу Цезарям и Наполеонам, а наш русский сумел! А мундир есть мундир...