Дело глазника

Персиков Георгий

– Так вот, господа мои, – витийствовал Бубуш, – нашелся-таки нужный агент…

В этот момент за спиной полицмейстера материализовался половой с расписным подносом. Несколько молниеносных движений – и перед полковником встали рюмка водки, блюдце с бочковыми огурчиками и тарелка с румяной кулебякой с пылу-жару. Бубуш замолк на полуслове. Затем молча махнул стопку, крякнул, сосредоточенно похрустел огурцом, разломил кулебяку и с довольным выражением лица заработал челюстями. Барабанов невольно сглотнул слюну, мазнув взглядом по своему худосочному круассану, поймал себя на этом, насупился еще больше и угрюмо повторил:

– Нужный агент…

– Да, господа, нужный агент… – будто

бы спохватился Бубуш. Но прежде чем продолжить рассказ, скороговоркой произнес половому: – Яишню со сметаной да груздочками и хреновухи к ней.

Полицмейстер подмигнул половому, тот молодецки щелкнул каблуками и помчался исполнять приказание. А Бубуш продолжил:

– У моего уездного надзирателя Пантелеймона Осипова было несколько успешных дел по кражам лошадей. Можно сказать, он лучший в этом, спе-ци-а-ли-зи-ру-ет-ся, – это слово полицмейстер произнес так же вкусно, как до того расправлялся с кулебякой, – на конокрадах. И обратил Пантелеймон внимание на ха-рак-тер-ную закономерность, что коней уводят в его уезде отовсюду, кроме деревни Валентиновки. Подозрительно, не находите?

Собеседники его, пока еще не понимающие, куда ведет полицмейстер, согласно покивали. Тот воздел указательный палец и восклинул:

– Там-то и обитал подлец – Прохор Инютин, бывшего барского конюха сынок, бездельник, прохиндей и без дураков профессор лошадиных наук. Спасая свою шкуру, Прошка тот моему Пантелеймону всю подноготную выложил, да и впредь обязался по первому требованию усердно тайным агентом уездного надзирателя трудиться.

Муромцев одобрительно хмыкнул. Прием-то хоть и старый, как Ветхий Завет, но и столь же неоспоримый. Доносительства Прошке теперь не только и не столько уголовный люд не простит, а само общество, в коем он обитает. Ведь у конокрада его добычу скупают не одни цыгане да разбойники с большой дороги, а в первую голову те, кому лошади нужнее всех, – крестьяне и мастеровые. Эту мысль сыщик выразил лаконично:

– На крючке теперь Прошка, не соскочит. Слишком многое ему о чужих грешках-то ведомо.

– В точку, Роман Мирославович! Причем о грешках тех, кому и вера-то грешить не дозволяет строго-настрого. Рассказал он Пантелеймону, что лошадок у него и те самые сопуны несколько раз перекупали. Знает, прохвост, где собирается их община.

– Что же, Симон Петрович, это действительно успех! – воодушевленно заметил священник. – Какие действия вы предприняли?

– Как и полагается в таких случаях, отец Глеб, – солидно пробасил Бубуш. – Обложил их своими лучшими филерами. Сотрудники ведут негласное наблюдение. Уже смогли установить ближайшие внешние связи сопунов – с кем они общаются из чужаков. И один из них, мельник Игнатий Почечуев, согласился содействовать.

– Неужели добровольно? – вырвалось у Барабанова.

– Ну что вы, – снисходительно усмехнулся Бубуш. – Человек он коммерции не чуждый. Настолько, что купил в сентябре двести пудов казенного зерна, уведенного с баржи портовыми амбалами под водительством Филимошки Гусятникова. Да не просто купил, а подрядил эту артель грузчиков украсть то зерно, подначил на преступление. Расчет был, что казенного небыстро хватятся, а начнут искать – зерно давно мукой стало, докажи попробуй. Просчитался лишь в том, что Филимошка всегда безошибочно знает, про какое лихоимство можно помалкивать, а о каком лучше заблаговременно донести уездному надзирателю. А стало быть, у Игнатея-то выбора отныне нету и отрекомендует он сопунам нашего человека в лучшем виде.

– Поверят ему? – усомнился Муромцев. – Мельник все же не часть их общины.

– Поверят! – убежденно и с нажимом произнес Бубуш. – Раз он «барыга», «мешок», «блат-каин», или,

говоря языком протокольным, скупщик краденого, он постоянно трется на волжских пристанях. Потому сопуны привыкли через него грузы да людей отправлять и принимать – удобно это. Понятное дело, не могу я своего сотрудника направить. Слишком велик риск разоблачения. Но вот столичного гостя, скажем, полномочного представителя северного «корабля», мы сможем через мельника Почечуева внедрить без сучка и задоринки.

– Я пойду! – Барабанов порывисто вскочил было со стула, но ему на плечо успокаивающе опустил руку отец Глеб и, обезоруживающе улыбаясь, мягко сказал:

– Полноте, Нестор Алексеевич. Вас живо раскусят. Не обессудьте. Пойду именно я. Ибо мне, как никому из здесь присутствующих, понятно, коим образом надлежит вести себя в общине сопунов, дабы не вызвать даже малейших подозрений.

– Мудрое решение, отец Глеб, – поддержал священника полицмейстер.

В этот момент половой доставил Бубушу запотевший графинчик и большое блюдо со шкворчащей пышной яичницей. Довольный собою страж порядка принялся с аппетитом уплетать завтрак, а Барабанов погружался все глубже в пучину уныния: «Наверное выгонят меня из этой группы, и я опять навсегда останусь гнить в этой дыре». Поэтому, погруженный в свои черные думы, пропустил большую часть продолжавшегося в ресторане совещания следственной группы. А Бубуш, жуя яйца с груздями и обильно запивая это ароматной настойкой, продолжал:

– Итак, что там у нас далее? Клуб декадентской поэзии и городское общество спиритистов. Господа, я позволю себе быть с вами откровенным. Мнения высокочтимого начальника жандармского управления, дескать, от декадента и спиритиста до бомбиста и террориста один лишь шажок, я не разделяю. Люди, несомненно, странные, тем и привлекающие к себе внимание, но все же довольно безобидные. Да-да, – полицмейстер прервал порывавшегося было возразить священника, – в борьбе за умы, настроения общества, вероятно, и души паствы они могут оказаться опасными противниками. Но в общеуголовном ключе эти поэты и поклонники столоверчения наивнее детей. Уж поверьте, такие бывают молодые дарования – с виду сущие ангелочки…

Бубуш планировал, видимо, развить мысль, но поперхнулся груздем и надсадно откашливался, покуда отец Глеб заботливо не подал ему стакан воды. Смахнув слезы с покрасневших глаз, полицмейстер коротко резюмировал:

– Как бы там ни было, все эти граждане учтены в жандармской картотеке, коей со мной любезно поделились. Они все живут тут, в городе, жизнь их проистекает как на ладони. По данным моих коллег из охранного отделения, на момент убийств у основных членов обоих обществ наличествует твердое алиби.

– Насколько мы можем доверять жандармскому наблюдению? – тихо спросил Муромцев. – При всем к ним уважении, мы же понимаем, как оно ведется при обычных обстоятельствах. Один агент в штатском сопровождает лидера, еще пара, если потребуется усиленный надзор, следит попеременно за его приближенными, а рядовых членов общества вообще встречают лишь у места заседания или сбора. Шпики остаются за закрытыми дверями. Что происходит внутри – им это неведомо. Встреча может длиться хоть ночь напролет, а члены общества в состоянии покидать помещение через черные ходы и незаметно возвращаться – об этом никто не узнает. Шпики же отрапортуют, что все собравшиеся по завершении заседания дружно покинули помещение через парадный вход. Для политической полиции такой уровень точности наблюдения, возможно, и годится, но не для уголовного расследования столь жутких и необъяснимых убийств. Вы, Симон Петрович, не допускаете, что столь сплоченное общество может сговориться и водить охранку за нос?