Дело, которому служишь
Шрифт:
– Сейчас, - послышался сонный голос, два раза щелкнул ключ, и Михаил появился на пороге. Он был в галифе, шелковых носках в шахматную клетку и мягких туфлях.
– Не спишь?
– спросил Полбин, входя в комнату.
– Нет. Задремал чуток над книжкой.
– Он включил верхний свет и указал на лежащую под настольной лампой у кровати раскрытую книгу: - "Баскервилльская собака" Конан-Дойля. Чертовщина всякая. Читал?
– Читал. И не спал над ней. Интересно все-таки.
– Да, - лениво согласился Звонарев, садясь на измятую постель.
– Только я уже, видно, обчитался
– Тогда возьми почитай вот это, - протянул ему газету Полбин.
– Как люди летают.
– И получают ордена?
– подхватил Звонарев, мельком взглянув на страницу с портретом Крыловского.
– Это я уже читал. В Харькове на вокзале.
– Ну и что ты думаешь?
– А думаю, что ты зря меня этим воспитывать хочешь. Спал бы лучше. Звонарев откинулся к стене и посмотрел на Полбина своими синими глазами, в которых вдруг совершенно исчезло выражение сонливости и лени.
– И еще думаю, что там, где люди смело летают, без поломок трудно обойтись. Аэродром - не трамвайный парк.
– Что ты хочешь сказать?
– резко спросил Полбин, чувствуя прилив внезапного раздражения, которое обычно рождалось в нем, когда Михаил начинал говорить таким самоуверенным, даже нагловатым тоном.
– Сказал то, что ты слышал. Если каждого дождика бояться, так можно десять лет без аварий летать.
– Почему же ты тогда дождика побоялся?
– напомнил Полбин о неудачном перелете Звонарева на запасную площадку. Он ни разу после того случая не корил товарища за аварию, но сейчас не выдержал.
Звонарев, не меняя позы, процедил:
– Я потому тогда вернулся, что горючки нехватило. В воздухе, сам знаешь, не заправляются. И Рубин по сей день считает, что я правильно поступил, а тебе просто повезло.
– Так почему же он не тебе, а мне благодарность в приказе объявил?
– едко спросил Полбин.
– За красивые глаза?
– Не знаю, - уклонился от прямого ответа Звонарев.
– Может быть, на радостях, что ты не разбился.
Эта нелепая шутка вывела Полбина из себя. Он вскочил со стула, прошелся несколько раз по комнате, споткнулся о стоявшие у стола сапоги Звонарева и пинком ноги задвинул их под кровать.
– Легче, товарищ командир звена, - проговорил Звонарев, ложась на левый локоть, лицом к лампе.
– Будете наводить порядок в казарме своих подчиненных, а не у меня. Ясно?
"Ага! Заело", - подумал Полбин, почувствовав, что Михаил снял маску невозмутимости и стал обычным, простым парнем, каким и был на самом деле. В таких случаях с ним легче было спорить, можно было доказывать, убеждать.
– Ну и ершистый же ты, Мишка, - сказал он, остановившись у кровати и разглядывая красиво блестевшие под светом лампы волнистые кудри Звонарева. Чего ты ерепенишься?
– А ты чего меня все учишь, воспитываешь? Хуже тебя летаю, что ли? Принес газетку: на, уму-разуму набирайся. Знаем...
– Всего не знаете. Ты сейчас насчет этих десяти лет глупость сказал. И делаешь глупости.
– Какие?
– вскочил Звонарев.
– Да вот на прошлой неделе...
– Ну?
В глазах Звонарева опять загорелся недобрый огонек упрямства. На прошлой неделе он летал на разведку погоды и, возвращаясь на аэродром, "срезал
– Что "ну"?
– сказал Полбин.
– Могли столкнуться и дров наломать!
– А он маленький, что ли?
– запальчиво ответил Звонарев, имея в виду инструктора, которому помешал на посадке.
– Видит, что я захожу и успею сесть, значит не теряйся, если летать умеешь.
– Вот это-то и глупо. Учишь людей соблюдать правила полетов и сам же их нарушаешь. Ты видел когда-нибудь милиционера, который переходит улицу в неположенном месте?
Звонарев вдруг вскипел, схватил со стола "Баскервилльскую собаку" и всердцах швырнул книгу на пол.
– Ты меня с милиционером не сравнивай! Я летчик. Понятно?
– Не кричи, - попытался урезонить его Полбин.
– Знаешь, кто-то сказал, что каждый может ошибаться, но только глупец упорствует в ошибке.
– Хватит! Хватит меня дураком называть.
– Да я и не собираюсь.
– Ладно! Больше я не хочу с тобой разговаривать. Иди спать!
Полбин взял со стула газету и вышел.
Несколько дней после этой ссоры Звонарев упрямо избегал встречаться с Полбиным. Он уходил очень рано, а возвращаясь, быстро открывал комнату и запирал дверь изнутри на ключ. Раза два Полбин стучался к нему вечером, но он не откликался.
Неизвестно, как долго длилось бы это состояние войны между соседями и давними друзьями, если бы их спор не был вдруг вынесен на более широкую арену.
Глава VIII
Накануне Нового года проводилось открытое партийное собрание. Центральным пунктом повестки дня был вопрос о подготовке к приему учлетов нового набора. Докладчик, начальник учебно-летного отделения Рубин, взял эту тему широко. Он начал с обстоятельного разбора удач и недостатков минувшего года и особенно подробно разбирал качества инструкторов школы.
Получилось так, что Полбин и Звонарев стали в этой части его доклада "эталонами" летчиков-инструкторов, к которым он приравнивал остальных. Он так и выразился: "эталоны первый и второй".
– К первому эталону, - говорил Рубин, - я отношу летчиков, обладающих счастливым и, на мой взгляд, совершенно необходимым качеством, которое я назвал бы, с позволения присутствующих, лихостью летного почерка. Эта лихость была отличительной чертой лучших иностранных летчиков, например знаменитого Шарля Пегу... Она же свойственна и нашему Петру Николаевичу Нестерову, которого, добавлю в скобках, мне посчастливилось знать лично. Молодежи это неизвестно, а я помню, как штабс-капитан Нестеров в августе девятьсот тринадцатого года совершал перелет из Киева в Нежин. На обратном пути у него нехватило смазочного продукта. Он скупил в нежинских аптеках все касторовое масло, заправил им мотор и полетел...