Дело Николя Ле Флока

Паро Жан-Франсуа

— И о каком яде идет речь?

— В этом-то и вопрос! Я его не знаю.

— Не может быть!

— Может: соотношение кислоты и разрушительного вещества, содержащихся в напитке, еще предстоит определить.

— Но вы хотя бы предполагаете, о чем идет речь?

— Мне удалось получить осадок, точнее, собрать крохотные частицы, полученные путем высушивания и выпаривания влажных субстанций. Речь идет об измельченных семенах.

— Что за семена? Вы хотите, чтобы я лопнул от любопытства?

— Ох! Если бы я знал! Это-то меня и раздражает:

я не могу их определить, хотя и побывал во многих уголках света. Содержавшийся в жидкости яд по своему воздействию напоминает растительные яды, в частности, получаемые из ядовитых семян лианы, произрастающей в Америке; семена этой лианы вызывают судороги. Я до поздней ночи рылся у себя в библиотеке, выискивая подходящие описания. Но даже в труде Пупе-Депорта о растениях острова Сан-Доминго, нет ничего похожего. Поэтому я отправляюсь в Королевский ботанический сад посоветоваться с учеными-ботаниками и посмотреть коллекции. Вы же знаете, я продолжаю работу над трактатом об экзотических растениях, поэтому у меня имеются кое-какие знания в этой области. Но данный случай превосходит мои познания.

— Непременно держите нас в курсе, — произнес Бурдо. — Но прежде я хочу задать вам последний вопрос: не мог ли кто-нибудь из слуг госпожи Ластерье, привезенных ею с Антильских островов, подмешать ей в стакан яд?

Семакгюс на минуту задумался.

— Предположение не лишенное оснований. Тамошняя флора настолько разнообразна, насколько малоизученна. В таком случае получается, что они привезли его с собой во Францию. Но с какой целью брать с собой яд? Если принять эту гипотезу, напрашивается вывод о продуманном заранее преступлении, что, на мой взгляд, крайне сомнительно. Я покидаю вас, дорогой Бурдо. А что, Николя по-прежнему отдыхает в Версале?

Бурдо удивленно вскинул брови.

— Не удивляйтесь, сегодня утром я заходил на улицу Монмартр. Он прислал к господину де Ноблекуру посыльного, и тот сообщил, что Николя гостит сейчас в Версале, у своего друга Лаборда. Счастливчик, наверняка сидит с удочкой на берегу Большого канала!

Бурдо и Николя тревожно переглянулись; никто из них не представлял, откуда взялся сей таинственный посыльный.

Семакгюс удалился, не взглянув в сторону писаря, упорно опускавшего голову. Подождав, пока стих шум шагов корабельного хирурга, инспектор повернулся к Николя.

— Все, что мы с вами тут услышали, приводит меня в отчаяние. Получается, главные неприятности еще впереди. Пора начинать расследование по всем правилам, иначе говоря, надобно как можно скорее допросить наших двух залетных птичек. Что вы на это скажете? Слуги госпожи Ластерье рассматриваются нами как главные подозреваемые. Они вполне могли подсыпать ядовитые семена. Вы хорошо знаете этих людей?

— Неплохо, как мне кажется. Я целый год общался с ними на улице Верней, и они всегда отлично мне прислуживали. Они знакомы с французскими обычаями, и производят впечатление послушных и нелюбопытных.

— Госпожа Ластерье хорошо с ним обращалась?

Мимолетное

колебание Николя не ускользнуло от прозорливого взора Бурдо.

— Разумеется… Конечно, Жюли могла допустить грубость, особенно когда жила на Гваделупе: тамошние креолы относятся к своим рабам, как к мебели — хорошей или дрянной, смотря по обстоятельствам. Судя по жалобам, иногда слетавшим с их уст, я понял, что оба надеялись, что хозяйка даст им свободу. Но она упорно не желала этого делать. Ее все устраивало, она привыкла безоглядно распоряжаться своими людьми, которых ей приходилось всего лишь кормить и одевать. Возможно, она боялась, что, получив свободу, они уйдут от нее или же им придется платить жалованье.

— После освобождения их жизнь смогла бы улучшиться?

— Для них освобождение означало возможность вернуться на родину. Получив освобождение, они, согласно закону, не смогли бы больше оставаться во Франции, их бы отвезли в Гавр, посадили на корабль и отправили восвояси. Чтобы дать вам точный ответ, мне надо освежить в памяти законы. Так, например, наша дорогая Ава, радующая нас своими замечательными блюдами, была отпущена Семакгюсом на волю задолго до ордонанса 1762 года, что позволяет ей проживать у него в доме.

— Она бы ни за какие сокровища не согласилась расстаться с нашим другом и предпочла бы вновь стать рабыней, лишь бы остаться здесь, — улыбнулся Бурдо. — А сколько лет слугам госпожи Ластерье?

— Трудно сказать, — ответил Николя. — Дети природы долго выглядят молодыми, а старятся буквально в один миг. Казимиру, похоже, не более двадцати пяти лет, а Юлии не больше двадцати.

— Они женаты? И вправе ли они вступать в брак?

— Разумеется, как добрые христиане, они могут заключить брак, однако я не уверен, что их союз освящен кюре.

— Как вы считаете, они способны на столь жестокое и страшное преступление?

На этот раз Николя не колебался.

— Мне даже в голову не пришло, что эти двое в состоянии задумать, а уж тем более вынашивать столь ужасный план избавления от собственной хозяйки. К тому же если говорить о его исполнении, то заморские семена сразу привлекают к ним внимание и подтверждают их вину. Добавлю: Жюли де Ластерье является крестной матерью Юлии, недавно принявшей крещение, а такие узы для туземцев, поистине, священны.

— Вернитесь на землю, Николя. Вы, похоже, не понимаете серьезности положения. Не могу не заметить, что с точки зрения любого магистрата, которому поручат это дело, если оба мошенника окажутся невиновными, ваша позиция станет крайне шаткой. Никто даже не спросит вас, считаете ли вы себя виновным. Скажут: вот обманутый и изгнанный любовник, который, побуждаемый ревностью, решился пойти на крайность. Более того, вам скажут, что, прекрасно зная привычки обитателей дома, вы намеренно решили скомпрометировать слуг, сделав так, чтобы на них пали подозрения. Возможно, вас даже обвинят в стремлении унаследовать имущество госпожи Ластерье.