Дело о безутешном отце
Шрифт:
Он поднял свой бокал и обвел взглядом собравшихся.
– До дна!
– До дна! – повторили гости.
– До дна! – сухо произнес Назаров последним.
Каждый участник ритуала осушил свой бокал. Напиток Амалии был отвратителен на вкус, но она заставила себя проглотить горькую жидкость. За дурманящие зелья, призванные облегчить работу медиумов, отвечал Нейман.
Назаров простер руки в стороны. Один за другим, участники ритуала поставили бокалы на стол и образовали круг, едва касаясь кончиками пальцев ладоней друг друга. Амалия почувствовала, как физические ощущения покидают её, однако разум обретает небывалую
Она не столько услышала, сколько почувствовала, как что-то ответило на её зов с другой стороны зеркала. В ушах нарастал низкий, вибрирующий гул, способный, казалось, раздробить кости. Что-то приближалось – огромное, неизмеримое. «Врата», сказал Нейман, и Амалия только сейчас поняла, насколько это слово тускнело в сравнении с тем, что открывалось её внутреннему взору. Ей виделось, как участники ритуала стоят на внезапно обмелевшем морском берегу, а где-то вдали, у горизонта, встает волна, высоту которой не способен оценить ни глаз, ни разум. И рокот подсказывал ей, что вал грядет. Это был не гул, не шум – это были голоса. Голоса мёртвых, всех мертвецов этого мира за тысячи лет существования. И ей нужно было уловить в этом чудовищном хоре один, единственный, и закрыть брешь в мироздании, пока сонм беснующихся духов не вырвется на волю, поглотив все сущее.
«Я здесь», шепнул женский голос, совсем рядом.
Амалия вновь открыла глаза и взглянула на отражение. Оно шло рябью, словно озерная гладь на ветру.
– Что про… – начал было участник, стоящий слева от ней.
– Молчать! Не разорвите контакт! – прошипел Нейман.
– Но так же не должно…
– Тихо!
Рябь становилась все более сильной, вскоре разглядеть отражение в зеркале станет невозможно – но в последний момент Амалия увидела стол и собравшихся вокруг него людей.
Их было девять…
Женский силуэт застыл у неё за плечом…
А затем поверхность зеркала выгнулась, исказив отражение – словно, что-то пыталось вырваться наружу, порвав тонкую пленку.
– Господи… – вновь выдохнул сосед.
– Держать круг! – прохрипел Нейман. – Держать круг, если вам дорога жизнь!
Жидкая поверхность зеркала образовывала огромную каплю – как ртуть, уж слишком вязкой и непрозрачной он была, чтобы казаться водой. Изо рта участников ритуала шел пар, будто зеркало высасывало все тепло из огромного помещения. Капля все ниже и ниже склонялась к поверхности стола.
К тому предмету, что лежал в его центре.
С другого конца стола раздался страшный хрип. Присутствующие оторвали взгляд от чудовищной капли и посмотрели на Назарова. Тот заходился в отчаянном кашле, изо рта его текла кровь. Внезапно, он вскинул голову – и вокруг стола облетел испуганный вздох. Волосы Назарова не то, чтобы встали дыбом – они просто медленно колыхались в воздухе, словно старик внезапно оказался под водой и шел ко дну. А потом все его тело выгнулось и начало медленно подниматься, как будто притягиваемое непреодолимой силой, исходящей из зеркала. Это было зрелище, кошмарное в своей неправильности – тонущий человек должен идти ко дну, а не взмывать ввысь.
Свечи в зале
– Держите кру… – начал было Нейман, но в этот момент начерченные на полу линии окончательно втянулись в центр их круга, оставив участников ритуала без защиты.
Тьма оборвала его фразу на полуслове, а затем поглотила и Неймана, и стоящего напротив человека.
Миг – и темная волна скрыла следующую пару.
Следом – соседей Амалии. Она почувствовала, как руки других медиумов вырвали из её ладоней.
Амалия осталась одна, в полной темноте и тишине.
Но так продлилось недолго.
Тишину оборвал жуткий хриплый вдох.
Затем еще один.
Совсем рядом кто-то… Нет, что-то – что-то не от мира сего пыталось дышать.
А следом за всхлипом – тоненький звон. Динь-динь. Колокольчик.
Оттуда, где с самого начала ритуала под белым полотном лежало (Амалия была в этом уверена) мертвое тело.
VI
19 октября 1880 года, ранний вечер, Санкт-Петербург, Большая Морская улица.
Несмотря на непогоду, Большая Морская была полна людей – петербуржцы сновали по магазинам, выходили из банков, от кирхи неслась немецкая речь, а небольшая группа зевак уже собралась перед магазином готового платья Флорана в ожидании сумерек, когда хозяева зажгут диковинные электрические лампы в витринах – даже спустя пять лет после установки они привлекали приезжих, словно религиозное чудо.
У ограды особняка вдовствующей баронессы Марии Ридигер стояли двое: еще один жандармский офицер, в чине ротмистра, на вид – значительно старше Постольского. Долговязый, с кожей, изборожденной морщинами настолько, что она напоминала кору старого дерева. Рядом с ним неловко переминался с ноги на ногу неприметный серенький господин с подозрительно красным носом, средних лет, в штатском. От внимания Корсакова не укрылись еще несколько людей – по одному или группами они стояли на удалении от дома. Один разглядывал витрины, другой – с букетом цветов – будто бы ждал свою пассию. Но все они, неизменно, бросали взгляды в сторону особняка. Люди полковника.
Павел вытянулся по струнке перед старшим по званию, щелкнув каблуками.
– Ваше Высокоблагородие, поручик Постольский в ваше распоряжение прибыл!
– Вольно, Павел Петрович, рад видеть, – кивнул ему офицер. – А вы, должно быть, наш партикулярный консультант, господин Корсаков? Я Нораев, Василий Викторович, это, – он кивнул на серенького господина, – надзиратель Решетников, Сергей Семенович, он будет участвовать в расследовании от петербургской сыскной части.
Корсаков недоверчиво нахмурился: