Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда
Шрифт:
В действительности он сам не брезговал присуждать еретиков к сожжению на костре. В первые годы английской Реформации благодаря Мору казнили нескольких протестантов, и окажись он судьей в процессе против Шейха, скорее всего, без колебаний осудил бы его на смерть. Конечно, Мор и сам пошел на смерть ради веры, но у него она была тесно связана с нетерпимостью, как и у тех, кто стремился лишить жизни Юнуса Шейха.
В конце 2003 года Юнус Шейх втайне от всех был освобожден из тюрьмы. Как и афганцу Первезу Камбакшу, чтобы избежать самосуда исламистов, ему пришлось скрываться, и в конце концов он принял решение уехать в Европу, где получил убежище в Швейцарии. В Пакистане самосуд над гражданами, обвиняемыми в богохульстве, считается в порядке вещей. Одних обвиняют во время заключения, других— после оправдания или до того, как полиция отреагирует на заявление. Адвокатам, защищающим богохульников, угрожают смертью,
Примерно в то же время в богохульстве обвинили христианского рабочего-строителя из Карачи, который якобы сказал какому-то мусульманину, что если он хочет узнать правду об исламе, то ему следует прочитать роман Салмана Рушди “Сатанинские стихи”. Обвиняемый все отрицал, но его осудили на шесть лет тюремного заключения, где исламисты безнаказанно совершили на него покушение. В другом случае трое заводских рабочих избили до смерти своего коллегу-индийца, обвинив его в богохульстве. Все они были арестованы, но никому из них не было предъявлено обвинение в убийстве. Вместо этого они были осуждены за то, что не сообщили о богохульстве в полицию. По словам одного из пакистанских борцов за права человека, в его стране еще ни разу никого не осудили за убийство богохульника. Напротив, в полицейских участках по всей стране их принимают как героев, если вдруг кто-то из свидетелей или выживших в результате покушения обратился за помощью.
Богохульство рассматривается в Пакистане как одно из наиболее тяжких преступлений. Поэтому когда летом 2007 года британская королева произвела Салмана Рушди в рыцари за его вклад в развитие литературы, ее решение вызвало резко отрицательную реакцию в стране. Министр по делам религии Мухаммед Иджаз-уль-Хак, сын диктатора Зия-уль-Хака, который в 1980-х годах вел политику ужесточения наказаний за богохульство, сделал такое заявление в отношении терактов в Великобритании и других странах Запада: “Если кто-то взорвет себя, он будет считать свои действия оправданными. Как мы можем победить терроризм, если тех, кто совершает богохульство, на Западе награждают?”
Этот комментарий примечателен тем, что раскрывает суть политической культуры, где богохульство — преступление без жертвы — приравнивается к терроризму. То же самое произошло, когда в 2008 году подверглось теракту датское посольство в Исламабаде. Впоследствии Аль-Каида распространила заявление, что это была месть за “карикатуры на пророка Мухаммеда” и что организация намерена продолжать теракты, пока Дания не принесет извинения. Именно таких слов и следовало ожидать. Интересно, что и посол Пакистана в Дании, комментируя теракт, который унес жизни шести человек и покалечил тридцать, высказала мнение в духе международных террористических организаций, собственно, как и министр по делам религии. Вину за теракт она возложила на газету “Юлландс-Постен”. “Не только пакистанский народ чувствует себя оскорбленным действиями вашей газеты. Я хотела бы знать, удовлетворена ли она тем, что совершила и к чему это привело?” — спросила Фаузия Муфти Аббас у репортера “Юлландс-Постен”.
Когда высокопоставленные политики и должностные лица в пакистанском правительстве раз за разом повторяют, что богохульные выражения являются формой террора и что за них следует наказывать столь же строго, то наиболее логичным и подходящим ответом на богохульство и оскорбление чувств верующих становится именно террор против тех, кто кощунствует против религиозных ценностей.
Но так было не всегда. Явление, которое пакистанская писательница Камила Шамси называет “разгневанный оскорбленный мусульманин”, более свойственно новому времени, хотя подобный тип существовал и до “карикатур на пророка Мухаммеда”, “Сатанинских стихов”, Винни-Пуха, игрушечного медвежонка и свиней-копилок. По словам Шамси, этот тип становится все сильнее по мере того, как меняющиеся правительства в очередной раз пытаются разыграть “исламскую карту”, чтобы подчеркнуть национальную идентичность невзирая на этнические различия и родовые отношения, мобилизовать население в борьбе с заклятым врагом Индией, а также придать легитимность любым действиям против гражданского общества и светских сил, которые, как считалось, подтачивали мощь армии. В ходе данного процесса, движущей силой которого стал союз военных и духовенства, сформировалась база для исламистов и приверженцев джихада при поддержке армии и служб безопасности, успешно запугивавших население, которое, с одной стороны, страдало от насилия фундаменталистов, а с другой — не осмеливалось бросить вызов им и их идеологии из страха получить клеймо вероотступников, еретиков или богохульников.
Исламизация началась после 1979 года, когда советские войска вторглись в Афганистан,
Первоначально провинции, где доминировал ислам, заимствовали закон о богохульстве из британской Индии, принятый в далеком 1860 году. Первое зарегистрированное дело на территории нынешнего Пакистана датировано 1927 годом, за последующие шестьдесят лет отмечено лишь девять процессов. После ужесточения законодательства при генерале Зия-уль-Хаке в условиях усиливающейся исламизации дела о богохульстве буквально шли потоком. С 1984 по 2004 год пакистанцы самовольно расправились с тридцатью четырьмя своими соотечественниками. Обвинения в основном предъявлялись мусульманам-ахмадийцам, христианам, индийцам и шиитам, в то время как сунниты в некоторых случаях использовали закон о богохульстве для решения частных вопросов, связанных с бизнесом, землей, соседскими отношениями, и просто в случае личной неприязни, чтобы вывести соперника из равновесия. Частью пакистанской действительности также стала принудительная смена религии.
Приведенные пять историй наглядно показывают, что обвинения в оскорблении чувств верующих используются как инструмент преследования художников и всех остальных, кто пытается сделать религию предметом дискуссии, а также как предлог для борьбы с диссидентами. Те, кто во время карикатурного скандала обвиняли меня и “Юлландс-Постен” в том, что мы якобы не думали о последствиях своего поступка, или порицали нас за невнимание к религиозным чувствам миллионов мусульман, возможно, в чем-то правы. Но пусть они ответят: чем рисунки пророка Мухаммеда отличаются от преступлений Камбакша, Карима, Хусейна, Самодурова? И пусть объяснят, действительно ли верующие, независимо от того, где они живут — в Александрии, Мазари-Шарифе, Исламабаде, Мумбай, Москве или Копенгагене, занимают привилегированное положение, позволяющее им избежать каких-либо оскорблений? Почему важнее защищать религиозные чувства, чем право оскорблять их?
И разве не следовало бы критикам задуматься, что осуждение рисунков (которое в отдельных случаях сопровождалось призывом объявить их вне закона) едва ли выглядит не как поддержка тех сил, которые в странах ОИК используют законы против оскорблений, чтобы заглушить критические голоса?
Это далеко не риторические вопросы, и я задаю их не только для того, чтобы обратить против критиков их же оружие. Я поднимаю эти вопросы, потому что карикатурный скандал выявил несколько серьезных проблем. Надо ли считать, что эти разные ситуации должны рассматриваться вне их взаимосвязи, что в каждой стране свои уникальные условия, которые определяют, защищать ли право оскорблять или, наоборот, право избежать любых оскорблений. Некоторые убеждены, что сама дистанция между большинством и меньшинством позволяет определить, кто имеет право оскорблять, а кто нет. В то же время индийская история показала, до чего можно дойти, если большинство требует привилегии оказаться вне всяческих оскорблений, а меньшинство исходит из принципа одинакового обращения со всеми, используя его как орудие политической борьбы.
Сложно не заметить двойной стандарт и в отношении карикатурного скандала. Окажись критики рисунков чуть более последовательными в своей аргументации, им следовало бы направлять свой прицел в сторону “Юлландс-Постен” только в период от публикации карикатур в сентябре 2005 года до конца января 2006 года, когда это был сугубо внутриполитический вопрос. Однако с того момента, когда кризис приобрел международный размах, те же самые критики почему-то не стали защищать новое меньшинство — “Юлландс-Постен” и датчан — от разгневанных мусульман со всего света. Поскольку это не произошло, можно предположить, что у них были какие-то скрытые мотивы или же имела место банальная непоследовательность в аргументации.