Дело о красной чуме
Шрифт:
Ведьмин огонь перед ней искрился серебром, но она не переживала, что кого-то собьет. Люди на улицах, прижимающие платки ко ртам, разбегались, редкие кареты на дороге можно было легко избежать. Многие старались оставаться внутри, других выгнали… трое упали в конвульсиях, пока она ехала.
Моррис постарался.
На езду уходило больше всего внимания, но оставшееся было сосредоточено на тех же проблемах. Они делили ее внимание в равной степени — Виктрис, герцогиня и ее прихвостень, безликий волшебник, что щедро
«Что мне делать? Как все устроить?».
Впервые за долгое время Эмма Бэннон не знала. Все зависело теперь от Клэра… и других факторов. Волшебница привыкла разбираться сама, тихо, и для нее дело было неприятным.
Волшебница ехала по стонущему, жутко спокойному Лондинию, ответа у нее не было.
* * *
Копыта коснулись белой плитки у Черных ворот, и Эмма ощутила хаос и страх в ткани Коллегии. Великая школа содрогалась, поблескивала странной радугой, защиты мерцали от тревоги.
Она направилась к Залу исцеления, слуга Коллегии, забравший ее лошадь, был красным и прихрамывал. Эмма кивнула и поспешила по ступеням не в стиле леди. Двери медленно открывались. Она юркнула между ними, словно снова была студенткой…
…и попала в бурю.
Белые ткани убрали, пол был в красных лужах. Рядами стояли койки, даже в углах, пока целители и их ученики спешили от одной к другой, чтобы притупить боль волшебников, которые кричали и извивались, их тела были охвачены болезнью и нарушением эфира. Бэннон отпрянула, чуть не сбила помощника, прошипевшего:
— Осторожнее! — и ушедшего с охапкой окровавленных тряпок.
Низкий камень алтаря гудел, сиял розовой энергией, собранной поколениями, и помогал исцелению.
Но все выглядело плохо. Она спешила по проходу, искала широкие плечи, а тощий хиромант в традиционном синем жилете бился на кровать и кричал от боли, его тело рассыпалось под давлением. Его плоть рвалась с хлюпаньем, и кровь лилась и превращалась в рубины, что звенели, падая на пол.
«Боже правый», — Эмма не замерла, лишь пригнулась от брызг и поспешила дальше. Целители применяли заклинания, но без толку. Пот собрался на пояснице Эммы, она ощущала смерть хироманта, задевшую ее нежными пальцами.
Ее дисциплина отвечала, фибры тела и разума дрожали. Она поежилась, а потом увидела Томаса Колдфейта.
Он без того ходил неровно, шаркал и тянул за собой ногу, а теперь ему было еще больнее, его искаженное лицо пылало от чумы, розовые полоски были на щеках. Его чудесные глаза были налиты кровью, и он не замечал ее. Его халат был серым, а не белым, и заляпанным разными жидкостями. Он выпрямился у кровати, где обмякло мертвое тело, дергаясь, вывернувшись. В сторону разлетелись гадкие брызги.
Она встала перед ним, не помня,
Зал исцеления всего раз или два был так заполнен страданиями. Только тогда Дисциплина Эммы не видела это, ведь таких убили, как только были замечены… тревожные знаки.
Целителей зато любили.
— Томас, — она поймала его за руку, пальцы в перчатке скользили на жидкости на его халате. — Ты меня звал.
Он вяло моргнул, красная пленка была на его глазах, взгляд был пустым.
— Эм?
— Я здесь, — комок в горле. — Томас…
— И невредима. Это хорошо, — он утомленно кивнул гордой кривой головой. — Хотя не знаю, почему я удивлен.
Ее совесть жалила, но море шума заглушало все.
— Может быть лекарство. Я принесу тебе его.
«Клэр поможет. Он должен был уже продвинуться», — детская вера, но она все равно надеялась.
Колдфейт моргал и покачивался, словно от нерешительности.
«Хватит, — она обвила его руку и повела дальше. — Они без тебя справятся, Томас. Нам нужен тихий угол, и я…».
Что она обдумывала? Вес в груди был ужасным. Страшнее была дрожь его тела, передающаяся ей.
— Эм, — Колдфейт замер. — Я хотел увидеть тебя до того, как сделаю то, что должен.
Он не двигался. Она крепче сжала его руку, уперлась пятками и потянула сильнее.
— Идем. Прошу.
— Нет, — жуткая ясность вспыхнула в его темных глазах за пленкой крови. — Эмма.
— Томас… Томми, — словно они опять юные и бойкие студенты. — Идем.
Он вырвался из ее хватки мягко, но решительно.
— Я хотел еще раз тебя увидеть, — повторил он. — И сказать, что не был с тобой добр. До наших Дисциплин, Эм, я… думал, — он прошептал что-то, что она не уловила. Она склонилась, а он закашлялся. Красное отлетело на ее плечо, но ей было все равно. — Я… должен сказать тебе, Эм. Да, должен сказать…
Он снова содрогнулся, она снова поймала его за локоть. Целитель за ней споткнулся об ее юбку и зашипел, не терпя помехи. Море кашля в зале, крики и стоны.
И хотя церковь очищала волшебников, а то и сжигала, в крайних случаях они все равно взывали к богу. Некоторые даже звали матерей, хоть не помнили их, ведь Коллегия была отцом и матерью для ребенка-волшебника.
Никто не звал отцов.
Томас сжал в ее пальцы. Он прошел к розовому камню алтаря, и зал охватила неподвижность.
Эмма застыла. Воздух был твердым, как стекло, жалил легкие. Томас добрался до камня. Он встал, опустил голову, и она знала, что означают тишина и сложность дыхания.
В Зале своей Дисциплины Томас Колдфейт собирался открыть врата своей магии. Эмма, глаза которой жгло, а камень пронзал грудь, была приколота, как бабочка к бархату, и не могла действовать.
«Нет, Томас. Нет».