Дело о мастере добрых дел
Шрифт:
– Поесть не хочешь? Нормальной домашней еды. Я хорошо готовлю.
– Хочу, - сказал Илан.
– Спасибо, тетя Мира...
Гулкий отдаленный грохот на лестнице, кто-то бежал и второпях споткнулся на самом верху. Топот по коридору. Резкий скрип кабинетной двери, которую так и не удосужились смазать, несмотря на многочисленные обещания. Уборщик из операционной:
– Доктор Илан! Доктор Илан! Быстрее! Ножевое в сердце!
Спасибо тебе, тетя Мира, и за пожелание доброй ночи тоже. Из-за него доброе время не смогло начаться. Недоброе и не заканчивалось, это же госпиталь.
В операционной уже стоял свет,
По гладкой коже в свободном для операции поле заметно только, что молодой. Высокий и сильный. Рука под капельницей чистая, аристократическая, с ухоженными ногтями. Кто-то из богатых. Из груди в области сердца торчит рукоять небольшого ножичка. Красивая. Золотая. С камушком. Вокруг раны все залито энленским розовым, сама рукоять тоже. Поступил в сознании, почти без болей, только с затруднением дыхания и сильной слабостью. Уже дали наркоз, спит.
Рядом в полном облачении стоит доктор Раур, спокойно ждет сигнала начинать. У Гагала с Эштой свои заботы. Там начали готовиться до того, как рядом положили экстренного, и останавливаться не будут. Решили вдруг торопится. Хотели отложить до завтра, но нет. Делают сейчас. Видимо, состояние ухудшилось.
– Подсказать что-то?
– спросил Гагала Илан, занимая свое место.
– Видел днем, сам сделаю, - отвечал тот.
Илан кивнул Рауру: начали. Пересечь ткани в обе стороны от рукояти, отделить ребра в месте их прикрепления к грудине, войти пальцами в рану и вынуть нож. У него необычная форма, а баланс, как у метательного. Тот, кто его бросил, был очень точен. Пробит левый желудочек. Синюшная сердечная оболочка растянута и едва передает тоны сердца. Спасительная, до времени, тампонада. Позволяет пациенту не истечь кровью быстро, но, если немного опоздать, образовавшийся в оболочке сгусток сдавит сердце и сам его остановит. Вскрыть оболочку продольным разрезом по всей длине спереди, выпустить сгустки, удалить не успевшую свернуться кровь.
За спиной у Илана кто-то упал в обморок. Не смотреть, что за новости, кто и почему. Некогда. В операционной жарко из-за Эшты. Пот течет в глаза. Приоткрыли окно, не помогает. Из маленькой, не больше фаланги мизинца по длине, ровной, как от скальпеля, ранки на сердце, толчками вытекает кровь. Четыре пальца левой руки под сердце, чуть его приподнять, большим закрыть рану, остановить кровотечение, накладывать швы. Два шва-держалки по краям, скрутить концы, спасибо, доктор Раур, вы читаете мысли и вяжете узлы, как никто, ловко и быстро. И говорите шепотом, чтоб не слышали другие, хоть и не положено советовать: "Стягивайте медленнее, прорежутся, это же сердце". Вовремя, опыта ушивания ран сердца у Илана кот наплакал, он на нервах забыл, что нельзя тянуть нитки, как обычно. Спасибо и тому, кто метнул нож. Неглубоко. Не нужно шить заднюю стенку, вывихнув сердце из оболочки. Это было бы страшно, опасно и могло осложниться фибрилляцией или рефлекторной остановкой. А так - билось и бьется. Живое. Ушивание сердечной оболочки редкими швами, чтобы был отток для остатков крови, ревизия плевральной полости, ушивание раны послойно наглухо с дренажом в плевру. Всё. Быстро. Успели. Будет жить. И можно будет узнать, кто это.
– Разбудите сами?
– спросил Илан Раура.
Тот кивнул. Протянул Илану руку - пожать. Илан ответил с благодарным поклоном. И с полным пониманием, что, не приди он вовремя, доктор Раур сделал бы все не хуже, а, может быть, и лучше Илана. Просто не стал нарушать субординацию. Теперь идти к Гагалу. Справятся сами? Заглянул - оставляют культю или вычленяют кость по суставной щели? Пожалели, оставили что-то. А есть ли там надежда на протез...
– Не буду закрывать кость, поведу открыто, - через плечо сказал, заметив его, Гагал.
–
Илан не стал занудствовать и говорить, что нормально - это плохо, просто не сразу заметно. Нужно, чтоб было хорошо. Понятно же, что не в наших критических условиях. Пошел раздеваться. В коридоре за пределами предоперационной галдел какой-то птичий базар. Кто-то рыдает, кто-то громко разговаривает, кто-то рвется внутрь и хватается за ручку двери, но его не пускают. Выходить туда не хочется. Лечь бы на скамью или на пол, прямо в кучу чужой одежды, так удобно и уютно набросанной за ширмой, и уснуть. Но, кажется, сейчас придется объясняться с родственниками пострадавшего. Или пострадавших, вдруг к Эште тоже кто-нибудь пришел. И неплохо бы узнать, кто там грохнулся во время операции. Свои или чужие. Если свои, лишить выходного. К таким вещам, как кровь или открытая операционная рана, в госпитале необходимо иметь привычку. Если чужие, лишить выходного того, кто впустил. Собраться с мыслями и идти.
За дверью предоперационной Илана чуть не сбили с ног. Обступили сразу со всех сторон, схватили за руки, за плечи, за одежду, даже немного потрясли. За него, как побирушки на площади нищих, цеплялось все посольство Хофры в полном составе. Вполне обычно одетые мужчины и очень необычно одетые женщины в коротких, плотно облегающих рубашках и низко сидящих юбках на широких золотых поясах. С голыми пупками - почему-то это больше всего удивило Илана в хофрском нашествии на госпиталь. Он никогда раньше не видел хофрских женщин. А много их как в посольстве, оказывается.
– Вы доктор? Вы оперировали? Как он? Что с ним? Погиб? Будет жить?
– сыпалось со всех сторон. И еще что-то на их родном языке, не все говорили по-таргски.
Илан отодвинул от себя ладонями самых беспокойных. Один единственный человек не участвовал в этих бурных переживаниях. Сидел на лавке, наклонившись вперед, и слегка покачивался из стороны в сторону. На Илана никак не реагировал. Тот из посланников, который на городском собрании говорил с киром Хагиннором. Второго, молчаливого, Илан не увидел. И догадался, кому достался в сердце метательный нож. Подошел, взял за пульс, потрогал лоб. Вот и обморочный нашелся. Посланник поднял голову, посмотрел на Илана снизу вверх. Так переживает, будто это он нож кинул, он виноват в том, что случилось. Илан пожал хофрскому посланнику плечо, сказал:
– Все хорошо. Успели. Тот, кто не выдернул нож из раны, молодец. Он сделал для спасения жизни больше, чем я.
– Я останусь здесь, пока не увижу, что все, как вы говорите, - сказал посланник.
– Нет, - покачал головой Илан.
– Мы положим его в отдельную палату, и вы придете завтра ближе к вечеру. Если что-то случится, вас оповестят.
Посланник дернул щекой, снова опустил голову и закрыл ладонями лицо. Илан прошел сквозь бестолково шумящих хофрцев, вернулся в предоперационную, подобрал с пола общую чашку, сполоснул ее, намешал сердечных капель с двумя видами успокоительного. Получилось отличное отупляющее зелье. Вынес и заставил посланника выпить. Сказал остальным:
– Забирайте его домой и все уходите. Завтра вернетесь. Всё будет хорошо.
Они подняли начавшего выпадать из реальности посланника под руки и, на ходу заворачиваясь в яркие покрывала, постоянно оглядываясь и переговариваясь, неспокойной толпой потекли к выходу.
* * *
Тетя Мира оставила в лаборатории завернутый в шерстяной платок фаянсовый горшочек с густым и наваристым мясным супом. Действительно вкусным супом. Илан не стал миндальничать, как Намур, и брать чашку. Поел прямо из горшка. Неудобно, зато быстро. В середине ночи и первый раз за день. Спать ушел в отделение, в предоперационную. Оперированных распределили по палатам, на лавке и вокруг нее разобрали одежду, погасили свет, на первом этаже наступили покой и тишина. Лавка была коротковата, но Илан подставил себе под ноги табурет. Его-то утром и вышиб из-под Илана Гагал, пнув табурет ногой.