Дело о мастере добрых дел

Федорова Любовь Борисовна

Илан с вежливым поклоном шагнул к ночным гостям, но кир Хагиннор остановил его ладонью:

– Не надо провожать. Я два раза заблудился и теперь знаю, где у вас выход, и как его найти. Мы тут без церемоний.
– Он кивнул государю: - Пошли.

Илан постоял немного в кабинете, пока Мышь протирала лабораторный стол, выставляла сахарницу и наполняла чашки. Когда все звуки в коридоре затихли, прошел в лабораторию, сел спиной к теплой печке. Поманил к столу забившегося в угол Неподарка.

– А он кто?
– спросила Мышь.

– Про кого сейчас спрашиваешь?
– уточнил Илан.

– Господин, который рисует.

Илан

подумал, как объяснить.

– Ты знаешь, где находится имперская столица, Мышонок?

Мышь отрицательно мотнула головой.

– А архипелаг Ходжер?

Тот же ответ.

– А... Ну, ладно. Просто считай, что он волшебник. Обыкновенный волшебник.

– Волшебников не бывает, - возразил тихо проскользнувший за стол Неподарок, потянулся к сахарнице и тут же получил по пальцам от Мыши.

– Эй! Липка спопнется!
– строго объявила она.
– Ты уже три раза прикладывался, совесть имей!

– Не жадничай, Мышь, - остановил ее Илан.
– Почему не бывает? Бывает. Если бороться до конца, и волшебство работает, и чудеса случаются. Я, например, тоже волшебник. Но он сильнее, чем я.

– Ну... если только так, - согласился Неподарок, взглянул на Мышь и быстро взял сахар.

* * *

В какой-то момент Илан понял, что перестал измерять свою жизнь ходжерскими образцами. Вернулся ли в Арденну? По крайней мере, перестал постоянно из нее выпадать в какие-то другие несостоявшиеся возможности и невозвратные воспоминания. Но в Арденне он, или в академической клинике острова Джел, или в полевом госпитале на острове Гекарич в горах, разницы особой нет и не появится. Другая, совсем другая жизнь, где спят по ночам, пьют из чистой чашки, едят со своей тарелки, жизнь, иногда свободная настолько, что по вечерам в ней бывают даже танцы, навсегда за стенами больницы. И, в то же время, госпиталь - это некое мистическое пространство, где каждая встреча, каждое событие, каждое слово несет внутреннюю нагрузку. Все это зачем-то. Для кого-то. Почему-то. Не просто так. Да, потом у многих от этих встреч и событий остаются рубцы, иногда невидимые, иногда большие, болезненные и безобразные, но люди живы и жизнь продолжается.

Ночь. В коридоре заправляют лампы, звучит голос фельдшера из приемного: "Дежурный врач, на операцию!" Опять порт, опять ножевое. На этот раз попроще, всего лишь плечо, раненый добрел сам. Раур ушел на зов, Илан вместо него сел дежурить в палату к послеоперационным. Поближе к подоконнику - для хофрского доктора нужно написать протокол релапаротомии. Хофрский доктор остался где-то поблизости. Может, даже у Рыжего. Такая важная персона, знать из знати, ах, рядом не дыши. А все равно Рыжий. Илан достал из-за пазухи самопишущее стило, с ним было проще. Незаслуженно его забыл. Думал, будет напоминать о Ходжере, об упущенных возможностях. Думал, помешает жить в Арденне простой арданской жизнью. Почему так думал, сейчас не мог себе объяснить. Просто не хотел брать в руки ничего ходжерского. Как будто это что-нибудь изменит, уменьшит количество работы, снимет с кого-то груз болезней и страданий или увеличит число ночных страж, в которые можно выспаться... С ходжерским стилом почерк становился мельче, бумаги заполнялись быстрее. Краем глаза следил за больными, особенно за своим последним. На операции все было непросто, и дальше будет не легче. Очень хочется надеяться, что не опоздали с повторным вмешательством.

Бахнула дверь в палате справа наискосок. Доктора шумят. Голос Гагала:

– Да вы себя-то счастливым сделать не можете, а все туда же!

И неполный ответ доктора Ифара, начало которого он произнес тихо, а окончание Илан все же расслышал сквозь плотно закрытую дверь:

– ...в вашу богадельню!

Богадельня-На-Холме. Вот она благодарность за спасение

руки. Врачу рука нужна, даже левая. Ночью, конечно, повышать тон совсем ни к чему, но, кажется, режим молчания с папенькой нарушен. Заодно и причина молчания выявлена: чрезмерная родительская забота о счастье детей. Так, как счастье понимает родитель. Не прокатило что-то у доктора Ифара. Не сложилось. Доктор Гагал всё ещё хочет быть счастлив по-своему и не отступает ни на шаг. Может быть, зря.

Илан поставил последнюю точку в протоколе, осталось только приложить печать. Печать в кабинете. Тащиться снова наверх - еще четверть стражи назад закончились ноги. Сидеть и взвешивать внутри себя разные чувства - немного отчаяния, когда делаешь, что можешь и что положено по протоколу, и человек полностью от тебя зависит, но ты не знаешь, получится ли, выживет ли, и немного уверенности, что не будешь опускать руки, пока не испробуешь все доступные средства, ведь иногда у тебя получается, и немного смирения, потому что менять судьбу удается, но иногда и судьба меняет тебя, и немного собственных не самых лучших воспоминаний, когда лежишь вот так, почти парализованный, ничего не можешь, почти не дышишь, а над тобой те, кто ввел тебе очень неподходящее лично для тебя лекарство, стоят и рассуждают, что вот, сейчас будет отек мозга, и это всё, и умрет, и что теперь делать, и испоганено дежурство, и кто будет отвечать, а ты держишься только на желании жить и немного на том, что кто-то из них же догадался вколоть тебе адреналин, - нет, взвешивать совсем не хочется, но ты сидишь и взвешиваешь. Потому что ноги закончились, а единственный способ спастись от мыслей - куда-нибудь бежать. Ты слишком много в это время чувствуешь и слишком много думаешь, лучше бы работать руками, и вообще лучше быть более тупым, простым и сильным, чем получается у тебя... Поход за печатью можно отложить на завтра. Вставать и идти все равно придется. Дренажи, пульс, температура у послеоперационных, урезонить докторов, проверить, как там Рыжий под присмотром Кайи, зайти в дезинфекцию, куда Неподарок понес именные гравированные скальпели замачивать в тройном растворе, и не вернулся, отыскать хофрского доктора...

Доктор Раур справился с раненым плечом быстро. Вкатился назад в палату со своей обычной улыбкой, словно все ему нипочем.

– Вам не тяжело?
– спросил его Илан.
– Я могу остаться до утра и подстраховать в операционной.

– Мне?
– переспросил Раур.
– Что вы! Мне в радость, я соскучился по настоящей работе!

– Ну, ладно, если так, - ответ этот вызвал у Илана отрадное чувство, он даже готов был забыть недоверие из-за бесплановой плановой. Хотя бы кто-то ни с кем и ни о чем важном не спорит, не противится и рад возможности работать.
– Если привезут сложный случай, я не уйду, буду на этаже. Просто ищите, где заснул.

Вышел в коридор. В докторской палате тишина. Возле Эшты горит масляная лампа. Доктор Ифар спит или делает вид, что спит, отвернувшись к окну, самому Эште Гагал после того, как разбудили, зачем-то ввёл успокоительное. Надо спросить, зачем, неужели повел себя буйно? После лишней дозы пьяного гриба бывает, но... странно. В коридоре, чуть дальше, на обычной для Намура лавке перед операционным блоком, сидит парочка - советник Намур и доктор Актар. Обнялись, один, похоже, опять рыдает, зато второй наконец-то перестал пугаться собственной жалости и сочувствия и не бежит искать спасения у доктора в душещипательные моменты. Про жену доктора Актара Илан уже и вспоминать перестал. Намур, так Намур. Главное, не бросает его, есть свободное время - сразу здесь. Илана заметили, пришлось подойти, тронуть доктора Актара за плечо.

– Что случилось?
– спросил Илан.

Актар вытер локтем лицо и горячо схватил Илана за руки.

– Это я виноват, простите меня, доктор!
– объявил он.

Илан, у которого внутреннее "я" уже стонало и само точило слезу от этих бесконечных поисков, над чем бы поплакать, подумал, речь о семейной склоке в докторской палате. Вдруг Актар нечаянно стравил отца и сына, много ли тем надо, чтобы они снова зацепились за старые обиды. Оказалось, доктор Актар винит себя в том, что замучил Илана и у того теперь что-то болит.