Дело о полку Игореве
Шрифт:
— Ой ли?
— Я за них ручаюсь, — подал голос Богдан.
Редедя Пересветович внимательно глянул на минфа.
— Ваше слово дорогого стоит, Богдан Рухович… и все же я хотел бы уточнить — какие у вас основания для ручательства?
— Они хорошие люди, — ответил Богдан.
Грозный шилан долго молчал. Наконец сказал устало:
— Быть по сему.
Богдан облегченно вздохнул.
— Теперь главное.
— Еще главнее? — в отчаянии всплеснул руками шилан.
— Да, еще главнее, — подтвердил Баг.
— В
— Ну, что еще такое? — страдальчески произнес шилан. Перевел дух, сказал спокойнее: — Когда же вы, ечи, иссякнете с вашими ужасами…
— Четверть состава Гласного Собора потенциально — инструменты Прозреца, — бесстрастно сказал Богдан. — Надо что-то делать. Прямо от вас, Редедя Пересветович, мы намерены направиться в терем великого князя и испросить немедленного приема. Завтрашнее голосование по челобитной надобно отменить.
Княжий терем,
23-й день месяца, средница,
вторая половина дня
Князь Фотий принял их на удивление быстро и в обстановке на редкость неофициальной. Видимо, история с загадочным самоубийством видного боярина Гласного Собора и не менее загадочным умопомрачением другого, столь же видного, беспокоила владыку улуса не на шутку. Узнав, что срочного приема алчут следователи, ведущие это дело, да вдобавок после настоятельного звонка шилана Алимагомедова главному постельничему, князь счел своим долгом удовлетворить прошение без проволочек. Правда, через постельничего же он уведомил просителей, что может уделить им лишь двадцать минут.
Широкие окна малой приемной выходили на залив; погода портилась, и с юго-запада быстро наплывали темные, напоенные влагой облака. Вдали просматривались, чуть расплываясь в дымке, плоские острова, вдавленные в сизый и рябой от ветра водный разлет. Князь вышел к ечам, одетый по-домашнему: желто-белый — цвета власти и бескорыстия — кафтан и заправленные в мягкие сафьяновые сапоги широченные порты красного шелка. «Вот ведь алые паруса какие», — уважительно подумал Баг, одновременно с Богданом склоняясь в низком, сообразном поклоне.
— Ну, ечи, что за спешка? — прогудел князь, присаживаясь на мягкую кушетку у окна и жестом указывая следователям
— Спешка вызвана тем, — спокойно ответил Богдан, аккуратно присаживаясь, — что драгоценному преждерожденному князю было бы сообразно отменить завтрашнее голосование по челобитной.
Мгновение Фотий молчал, будто остолбенев. Потом крякнул.
— Лихо начинаете, еч, — сказал он. — Лихо. Ровно на театре. Теперь объясняйте толком.
Богдан принялся объяснять толком.
Он уложился в пять минут. Самое главное. Самое главное всегда можно рассказать в пять минут — вопрос, верят тебе или нет. Слушают — или делают вид. Коли не верят, коли речи мимо ушей летят — так хоть до петухов соловьем разливайся…
Когда Богдан закончил, Фотий долго молчал, угрюмо глядя в пол. Лицо его мало-помалу наливалось мрачной тяжестью.
Потом он протянул руку к стоявшему возле кушетки переговорнику, выполненному в виде трубящего слона, тронул кнопку на кончике слоновьего хобота и сказал:
— Встречу с каллиграфами отложить на полчаса.
Только теперь князь поднял глаза на Богдана и Бага. Грузно, с некоторой натугой поднялся и неторопливо пересел поближе к следователям, в третье стоящее у столика кресло. Те поняли, что служители, готовившие встречу, подобное перемещение считали вполне вероятным: на столе было три чашки.
— Экие дела у нас творятся, — тихо, совсем уж не по-княжески, сказал Фотий. — А, ечи?
— Результаты голосования все равно не могут иметь законной силы, — сказал Богдан. Голос его был очень ровен, только напряжен не в меру. — Однако же и правду сказать вслух нельзя. Если всплывет, что чуть не четверть Собора — куклы на ниточках в руках… да хоть в чьих — своего великого промышленника или преступников иноземных… народоправству в Ордуси будет нанесен такой удар, что последствий сейчас просто не просчитать.
— И как же это я отменю законную, давно ожидаемую процедуру? — спросил князь. — Вы, еч Богдан, отдаете себе отчет?
— Если бы не отдавал, драгоценный преждерожденный князь, — эрготоу бы сейчас с другом пил на радостях, что за три дня мы этакое дело раскрутили, — ответил Богдан.
Князь шумно выдохнул воздух пористым носом, но дерзость мимо ушей пропустил. «Похоже, он и сам бы сейчас не прочь от таких новостей… эрготоу-то», — подумал Баг.
Тяжелое лицо князя отражало напряженную работу мысли. Он справился с первым потрясением и, надо отдать ему должное, не спросил ни разу чего-нибудь бессмысленного, вроде: «А вы уверены?» К нему пришли люди, сделавшие свое дело и отвечавшие за свои слова. Теперь был его черед делать дело.