Дело о ртутной бомбе
Шрифт:
За одними окнами чернела пустота, за другими в черноте горели созвездия и планеты, а в некоторых видны были дома и деревья…
— Елька, я, может, неправильно понял, но, наверно, это окна в другие миры. А?
— Ага… — шумно выдохнул он. — Ты правильно… Это в пар… рар-лельные пространства. Ты же сам сказал, что их много, только мы не видим… Кино такое есть — «Герои параллельных пространств».
Митя слыхал, что есть такой американский сериал, но не смотрел. Про параллельные пространства он и без того знал немало.
— Мить, а хорошо бы туда, а? Пролез
— Про это, Елька, тоже кино есть. «Окно в Париж».
— Ага, я смотрел. Жалко, что это не по правде…
— Может, придумают когда-нибудь, чтобы можно и по правде… Ученые говорят, что это будет называться «прямой переход»… Елька, смотри, а эти уже перешли! — Он ткнул пальцем в двух крошечных мальчишек и собаку, сидевших на ступенях извилистой лестницы.
Кроме этих пацанов и пса были в Нукаригве и другие жители. Конные рыцари, индийские женщины с кувшинами на головах, рыбаки в подошедшей к пирсу лодке, маленькие барабанщики в старинной форме — они шли вниз по каменному спуску. И много кого еще. Только сразу всех было не разглядеть среди толчеи домов и густоты деревьев…
— Елька, а давай поселим здесь и тебя! Будто ты идешь на руках по забору. Вот тут! Вырежем и приклеим…
Елька отозвался почти испуганно:
— Не-е… жалко карточку.
— А мы попросим Жанну сделать еще. Помельче. Чтобы ты как раз был для этого забора.
Митя думал, что Елька скажет: «Не-е, давай тогда приклеим себя вместе». И… был бы рад. Но Елька сказал другое. Серьезно так:
— Нет, мне туда еще не пора…
— Как это «не пора»? — По Мите прошел непонятный холодок.
— Ну… понимаешь, я уже как бы побывал там. То есть мне казалось… несколько раз.
— Как это? Когда?
Елька сказал тихо и просто:
— Ну, когда прощался с жизнью.
Холодок прошел по Мите снова. Ощутимей.
— Как… прощался?
Елька быстро глянул на ширму, за которой шелестела одеждой мама Таня. Одними губами попросил:
— Подожди, она сейчас уйдет…
4
Мама Таня ушла, велев Ельке разогреть на кухне картошку, облить ее яичницей, позавтракать и угостить мальчика (Митя быстро сказал, что уже завтракал).
Когда остались одни, Митя сразу спросил, чтобы прогнать захолодевшй в нем испуг.
— Зачем ты прощался с жизнью?
— Ты забыл. Я ведь говорил вчера, что чуть не умер в больнице.
— Елька, я… помню, да. Но я не думал, что это так всерьез.
— Это всерьез… — Елька наконец снял с себя кота и с ногами сел на кушетку. Уткнулся подбородком в колени. Глянул из-под высохших и упавших волос. — Мить… хочешь, расскажу? Это продолжение той истории.
— Какой?
— Про Домового.
«Про какого домового?» — чуть не спросил Митя. Сообразил, быстро сел рядом с Елькой.
…И узнал про жестяной вертолетик, про снежную ловушку, про белую заледенелую руку.
И про то, как Елька со слезами примчался домой, отчаянно прокричал маме Тане, что нашел мертвого человека,
А потом — от нестерпимого жара…
Застывшего человека нашли. Мама Таня говорила — какой-то бомж. Напился, наверно, свалился сверху в щель, а выбраться не смог. Но Елька узнал это позже. А сперва он несколько дней был без памяти — так его скрутило жестокое воспаление. Мама Таня устроила его в госпиталь ветеранов войны, где работала санитаркой. Там отличные врачи. И они «вытащили» Ельку из смертельной простуды. Но тут навалилась другие болезни. Главные были — слабость и страх. Он не мог подняться, тело было как тесто. А с вечера начинались «всякие мысли». Елька к тому времени вспомнил все и был уверен, что человек в снегу — Домовой.
— Мить, я и сейчас думаю, что это он…
Елька сидел к нему вплотную и касался плечом. Как вчера, на горке. И через это касание, через мелкую дрожь озноба в Митю вошло все, что чувствовал Елька. И защищая его (и себя!), Митя заговорил:
— Ну, почему он? Подумай хорошенько! Как он мог попасть в щель из подвала? Зачем?
— Не знаю… Я себе то же самое говорил тыщу раз. Что он уехал на станцию Остаткино… А кто-то будто все равно стучит в голову: «Это он, это он…»
— Елька, это просто из-за болезни.
— Может быть… А там в больнице думалось: наверно он там, в снегу, заскучал без меня и захотел позвать с собой. Вот и высунул руку…
— Но Елька! Если бы захотел, то… Нет, он наоборот!
Митина фантазия — видимо, от испуга и от жалости к Ельке — завертела в голове спасительный вариант:
— Ты сообрази! Выходит, он спас тебя! Нарочно царапнул ногу, чтобы ты с перепуга пробил доски!
Елька обратил к Мите глаза, которые из раскосых стали круглыми.
— А… ведь… правда…
— Конечно, правда! Если это он. Только это наверняка не он. Не мог он, Елька, туда попасть. Никак…
— А если не он, то почему рукав военный…
— Но ты же говорил, что он надел ватник!
— А под ватником-то все равно военное осталось…
— Мало ли кто носит камуфляж!
— Да. Я себе много раз повторял: не он, не он… Мить, а если это другой кто-то, все равно жалко…
— Да. Но это другое дело, — жестко сказал Митя. Главное было защитить от страха и печали Ельку. — Ну, а почему ты с жизнью-то решил прощаться? Так худо было?
— Это не я решил… Меня вдруг из госпиталя перевели в другую больницу. Сказали, что у меня белокровие. И еще какие-то научные названия говорили, я забыл. Ну, в общем, рак крови. С быстрым развитием. И я оказался в детской больнице, где лечат это… Нам, конечно, ничего такого не говорили, вы, мол на обследовании, но всё равно ребята знали… Ну, что живыми оттуда вряд ли уйдут…
— Елька, это же вылечивается!
— Бывает. Но редко… Но ты не думай, что там все были такие… похоронные. Больница как больница. Только по ночам тоска брала. Не спишь и прощаешься… Сам с собой… И даже не страшно, а обидно… Мне знаешь что больше всего обидно было?