Дело о старинном портрете
Шрифт:
— Да полно вам, князь, — отмахнулась я. — Неужели нельзя немного порадоваться жизни?
— Судя по тому, как потрескалась краска, — продолжил Засекин-Батаиский, не обратив внимания на мои слова, — этот холст валялся где-нибудь на чердаке или в сыром подвале. Ну как, мадам Ларок, я был прав или нет? Неужели вы не видите сходства между нашей Полин и этой одалиской?
— Ни малейшего, — поморщилась Матильда. — И хорошо еще, что на эскизе только голова, а не вся расползшаяся фигура натурщицы. Энгр вообще игнорировал анатомические пропорции. Вы сделали мадам Авиловой дурной комплимент, князь.
Засекин-Батаиский
— Отнесу картины наверх, господа, — сказала я. — А потом пойду погуляю. Всего доброго, не волнуйтесь за меня, постараюсь вернуться пораньше. Вы правы, князь, хватит шататься по кабаре. Сегодня я намерена посетить Лувр.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Философия легко торжествует над страданиями прошедшими и будущими; но настоящие страдания торжествуют над ней.
На самом деле я отправилась в клинику доктора Эспри Бланша. Три картины, купленные у Кервадека, я вынула из рам, свернула трубкой и замаскировала, обернув ими ручку зонтика, — мне почему-то не хотелось оставлять их в отеле.
По дороге я купила четыре крепких зеленых яблока с красным бочком.
Дорогу я уже знала, поэтому все извилистые аллеи и террасы сада принцессы Ламбаль преодолела без труда.
— Где я могу видеть больного по имени Жан-Люк Лермит? — остановила я пробегавшую мимо молоденькую сиделку.
— В шестой палате, — ответила она и понеслась дальше, а я подумала: хорошо, что сиделка не принялась расспрашивать, зачем мне нужен этот больной.
Палату я нашла быстро. На разобранной кровати сидел худой изможденный человек с длинными седыми кудрями и смотрел в окно.
— Добрый день, мсье Лермит, — тихо сказала я. — А я вам яблок принесла.
Он медленно повернулся всем телом, посмотрел на меня выцветшими глазами и произнес:
— Мне душу странное измучило виденье,
Мне снится женщина, безвестна и мила,
Всегда одна и та ж, и в вечном измененье,
О, как она меня глубоко поняла… 42
— Вы меня знаете? — опешила я.
— Вы та, о которой рассказывал Андре. Я вас сразу узнал. Заберите меня отсюда, — зашептал старик словно в горячечном бреду. — Они думают, что я ненормальный, а я просто знаю то, чего они понять не могут. Вот и называют меня душевнобольным.
42
Стихотворение французского поэта Поля Вердена (1844— 1896) «Сон, с которым я сроднился» («Mon reve familier») в переводе Иннокентия Анненского. (Прим. авт.)
— Кто — они? — спросила я. — Больные? Врачи?
— Да что больные! — презрительно махнул он рукой. — Здесь все полоумные, кроме меня! И врачи тоже! Ну, может быть, кроме доктора Бланша. Они мне какой-то новомодный душ прописали. Душ
43
Истерия — от греч. hystera, матка. С древнейших времён истерию связывали с заболеванием матки. (Прим. авт.)
Старик действительно оказался безумцем. Вряд ли я смогу узнать у него что-либо о гибели Андрея, но все же решила попытаться.
Скажите, мсье Лермит, чем занимался Андре?
Старик вдруг дернулся и изумленно посмотрел на меня.
— Андре? Рисовал. Он всегда рисовал.
— Что он рисовал?
— Как что? Мадам, вы сумасшедшая! Если художник рисует, то он рисует картины.
Я чувствовала, что терпение покидает меня. Хотя старик был прав — несмотря на душевную болезнь, он четко отвечал на мои вопросы, и мне нужно было сердиться только на саму себя, потому как я толком и не знала, что именно нужно у него выспрашивать.
— Вам знакомы эти картины? — Я принялась разворачивать холсты, обернутые вокруг ручки зонтика.
Энгра Жан-Люк сразу отложил, лишь скользнув по нему взглядом, а вот одна из картин Андрея, та, где треугольники и квадраты соединялись хаотичными линиями, его заинтересовала. Он посмотрел по сторонам, подошел к печке-голландке и взял из нее уголек. Потом вернулся к картине и стал дорисовывать ломаные линии, приговаривая «Так, и вот так…».
— Что вы делаете?! — закричала я и попыталась отобрать у него холст. — Это же картина Андре!
— Знаю, — невозмутимо кивнул он.
— Зачем вы ее пачкаете?
— Не пачкаю, а исправляю.
Я почувствовала, что начинаю понемногу сходить с ума. В этой больнице, среди подопечных доктора Бланша, сумасшествие наверняка было заразной болезнью и передавалось через кашель или брызги слюны. Еще немного, и меня можно будет отправлять к тем несчастным, которых запирают по палатам.
Я с опаской отодвинулась от Жан-Люка и стала наблюдать за его действиями. Отбирать у него картину не было смысла — все равно это была мазня. Купила-то я ее только из-за подписи на обороте.
Вдруг за стеной раздался истошный вопль. Я вздрогнула и очнулась. Жан-Люк Лермит сидел и пристально смотрел на меня. Как ни странно, взгляд у него был осмысленный и спокойный.
— Вот вам правильный путь. — Он протянул мне свернутый в трубку холст. — Я нарисовал на картине каверны.
— Какие каверны? — удивилась я.
— Я там жил, мадам, — глухо произнес он. — С тридцати лет.
— Где вы жили? В кавернах? — Я не сразу сообразила, что по-французски каверна может обозначать пещеру.