Дело о стаях
Шрифт:
Помнит мёртвую Таутай-лак, помнит кровь на руках и животе Они, куда пришёлся удар языка, прежде чем тот ухватился за него. Помнит кривую усмешку на красных влажных губах и остекленевший взгляд. Помнит найденный Леонидом в паре метров от них кинжал и деревья с зарубками. Помнит рацию в руках хромающей Сабины. Дорогу не помнит.
— Они привезут обратно, — сообщает Маша, опускаясь на лавку рядом со Славой. — Еле нашла тебя.
— Я не прятался, чтобы меня искать, — отзывается Слава, проворачивая в пальцах мобильник.
Он
— Они хорошим был.
Маша вытягивает раненую ногу, и Слава сразу прикипает взглядом к желтоватой в свете фонаря повязке чуть выше колена.
Таутай-лак посекла всех, просто Они досталось больше всего.
Чиркает зажигалка, рождая в мир маленький огонёк, и Маша подносит её к зажатой в губах сигарете.
— Будешь?
Запах дыма щекочет нос, когда Маша выдыхает.
— Не курю.
— И правильно. Нечего лёгкие гробить.
Она, словно в противовес собственным словам, снова затягивается.
— Леонида зашили. Плечо и бок. Через неделю или две будет как новенький. Да и нас тоже…
Слава согласно кивает, осторожно касаясь заклеенного пореза на щеке. Его тоже подлатали. На плечо, правда, пришлось пару швов наложить, но он легко отделался. Легче только Богдан.
— Так вот вы где, — ворчит Сабина, приземляясь на лавку рядом с Машей.
Слава отмечает краем глаза, как Сабина, отобрав недокуренную сигарету, затягивается сама.
Выдыхая, она вытягивает ноги, откидываясь на стену.
— Где его похоронят?
— Не знаю… Эдуард сказал, что сам займётся этим. У Они не было близких.
Слава кивает, снова проворачивая в пальцах телефон и отворачиваясь. Кончики пальцев так и зудят от желания набрать одиннадцать цифр, только вот он опасается снова услышать на том конце механический голос сообщающий, что абонент выключен или временно недоступен. Так же как опасается услышать короткое: «Они не приезжали» если наберёт другой номер.
— Хочешь кому-то позвонить? — прямолинейно спрашивает Маша, туша сигарету ботинком.
— Мне сделать это за тебя? — более мягко уточняет Сабина.
— Спасибо. Не сейчас.
Если сейчас он узнает, что Демид с Аней ещё не доехали, то точно пошлёт всё к чёрту и рванёт их искать.
«Твою ж мать».
— Пойду внутрь, — ворчит Маша, поднимаясь и отряхивая юбку. — Вам чай, кофе сделать? За что покрепче сейчас Эдуард по ушам надаёт.
— Чай будет в самый раз, — отзывается Сабина и, когда Маша уходит, подсаживается ближе. — Слав?
— Всё в порядке, просто… честно, всё в порядке.
Нервно взъерошив волосы, Слава обессилено зажимает голову предплечьями. Плечо тут же отзывается тянущей, пульсирующей болью.
— Ты же знаешь, что можешь на меня положиться, да?
Слава опускает руки, выглядывая из своего
— Если бы это было не так, то меня бы здесь не было. Всё в порядке, Сабин, честно.
— Идём обратно?
Слава лишь кивает. Ему всё равно, куда сейчас идти.
Вечер похож на поминки, хотя Они ещё не похоронили.
Порой разбавляемая приглушёнными голосами тишина давит не хуже могильной плиты и если бы Слава мог уйти отсюда, он бы непременно это сделал. Всего-то и надо: вызвать такси, встать и уехать, а потом набрать номер Демида и убедиться, что с ними всё в порядке. Плевать на охотников, на работу, которую он сам себе организовал. Чтобы только не сосало так под ложечкой и не давило. Чтобы не стоял перед глазами остекленевший, направленный в никуда взгляд Они.
Прямо как у…
Слава окунается в воспоминания, словно падает в воду.
… он сам напросился. Просто шагнул следом за врачами в машину скорой, понимая, что её могут не довезти до больницы. Зная, что ребёнок не будет человеком.
— Зажмурься и дыши, — требует он, морщась от нечеловечески сильной хватки, но даже не пытаясь освободить ладонь. — Дыши. Ты училась, как это делать.
— Не мешайте! — требует врач, но волчица не отпускает руку не позволяя отступить, да Слава и сам не стремится.
— Нет!
— Всё в порядке, — обещает Слава, надеясь, что врачи проигнорируют звучащее в голосе рычание и не заметят клыков меж приоткрытыми бледными губами.
— Дышите.
Славе хочется взять всё в свои руки. Альфа не подчинится, но он может попытаться. Вот только единственное, что ему сейчас доступно — это позволять держать себя за руку.
Альфа может приказывать. Своей стает, своей семье. Но у неё больше нет ни того, ни другого и она просит. Шепчет, повторяя исступлённо между вдохами: «Защити мою девочку… Защити…» и радужки меж неплотно сомкнутых век сияют рыжими всполохами.
Перешедший в рычание крик обрывается, чтобы уступить место детскому плачу. Хватка ослабевает, и пальцы наконец-то отпускают его, обессилено соскальзывая вниз.
Кто-то впихивает ему в руки ребёнка и оттесняет в сторону, к самой двери в хвосте скорой, и звуки отступают на задний план.
Маленький, тёплый, чуть влажный комок лежит на его руках, а Слава всё не может прекратить смотреть.
В глазах альфы больше нет ни огня, ни силы. В них нет ничего…