Дело о Сумерках богов
Шрифт:
– Да вы что, Георгий, поезжайте, конечно! Польша – дивный край. Да и отдохнете.
Родин поморщился.
– Вы же знаете все это «водное общество». Я там на второй день озверею от разговоров о шляпках и борзых.
– Ну, никто ж вас не заставляет это слушать. Отдохнете себе тихо, с Полиной, сами с собой. К тому же, раз вам так на месте не сидится… – Торопков хитро пошевелил усами.
Родин вопросительно на него посмотрел.
– Ну, Польша, поляки… – пояснил тот. – Вдруг вы оттуда сможете выйти на след недоброжелателей их сиятельства? А я могу вам письмами помогать, рекомендации дам на всякий случай.
Торопков
Родин задумался.
– И вправду. Но давайте перенесем этот разговор на несколько дней, я еще все обдумаю и сообщу вам. А насчет лечения – заходите к Юсупову, он поставит вам пиявок к затылку, очень помогает.
Глава четвертая
А между тем отдых от дел земных никак не подразумевал отдых от дел сердечных. Георгий тяжело вздохнул и устроился в кресле у окна. В столь поздний час на улице, освещенной лишь газовыми фонарями, уже никого не было. Только какой-то паренек шел пружинистой походкой, поминутно рассеянно поднимая глаза к небу.
«Со свидания», – догадался Родин и тяжело вздохнул.
Нет, он не любил книжных историй об испепеляющей любви и подвигах во имя прекрасной дамы. Не видел себя в роли героя-любовника, соблазняющего самых примерных скромниц. Да и выматывающей, выжигающей страсти наелся в юности с Катериной досыта. Ему не хотелось бдений у балкона возлюбленной, да и от экзальтированных истеричных дамочек он подустал. Но жаждал Георгий такой простой и понятной человеческой любви: чтобы один взгляд – и на всю жизнь.
Еще давным-давно, в совсем прошлой жизни, дед Григорий Евдокимович подозвал к себе двенадцатилетнего Енюшу и сказал по-гоголевски, чувствительно хлопнув внука по плечу тяжеленной ладонью:
– А поворотись-ка, младшенький… Дай-ка я на тебя подивлюсь…
Мальчик повернулся вокруг своей оси мелкими шажками и снова замер, глядя в желто-зеленые глаза деда.
– Черт тебя разберет, Енька, – проскрипел старик, опираясь на свою неизменную клюку, – вроде и наш, родинский, а как присмотришься, что-то и зозулинское есть, что-то щекинское, шут тебя дери. Что ты квелый такой? Браты твои молодцы, родинское племя, а ты вроде и да, а вроде и нет. Нешто ты в отца пошел, а не в меня? Что ты возле него трешься?
– Батюшка такой печальный и одинокий после смерти матушки… – отвечал Енюша, потупя взор, – а вина в этом моя… Вот я и хочу поддержать его…
– Не мели ерунды! – крикнул дед. – Нет в том твоей вины! Защищайся!
Он бросил внуку крепкую палку, стоявшую у стены, и бросился на него со своей клюкой. Удары посыпались сверху, снизу, с плеча, тычком, с разворота… Мальчик ловко парировал, лишь отступая под штормовым натиском.
– В отмах бей! Не отступай! Бей! – рычал дед, не прекращая бить быстро, почти без замаха.
Внук изловчился, углядел брешь в этой мельнице ударов и, извернувшись змеей, попытался огреть противника по голове. Правда, это ему не удалось, старик ловко перехватил палку, вырвал ее у внука и отшвырнул в сторону, приставив свою клюку к горлу мальчика. Тому ничего не оставалось, как поднять руки.
– Нешта, – ухмыльнулся старик, – все ж таки Пётра тебя маленько научил на палках драться. Не зря, стало быть. Так вот, чего я хотел-то. Мне тут сказывали,
Георгий покраснел до корней волос, а дед захохотал.
– Нешта, правильно! Так и надо! Вот это по-нашему, по-родински, тут ты их всех переплюнул! Я вижу, у тебя будет горячая жизнь!
Мальчик улыбнулся, а предок продолжал:
– Стар я стал. Хоть одно доброе дело сделаю для тебя, потом будешь всю жизнь благодарить.
Он распахнул рубаху и протянул с груди, покрытой седой шерстью, потертый крест на кожаном гайтане.
– Клянись, что не женишься до тридцати лет. То моя предсмертная воля. Ты в меня тут пошел, от баб отбою не будет. Только не прыгай к первой, выжди, сравни.
– А как же… А ежели…
– Ежели даст Господь знак, то женись. А нет – и думать не моги.
– А что ж за знак, дедушка? – спросил Георгий, поднося губы к кресту.
– Мимо не пройдешь, – ответил дед.
Прошло время, и Георгий не один раз сказал деду спасибо. Каждый раз, когда он принимал решение жениться, думая, что вечная любовь – это и есть Божий знак, какая-нибудь небольшая деталь, будто подарок от деда, вдруг раскрывала его избранниц с такой черной стороны, что рассыпался доселе счастливый союз, и Родин думал: какой же я молодец, что не женился.
Последний случай был как раз с Катей Компанейцевой. Брюнетка уже переехала к нему, стала осваиваться, отвоевывать какие-то маленькие уголки, потихоньку переставлять мебель, как Георгий слишком, по ее мнению, откровенно заговорил с Полинькой Савостьяновой, дочерью его профессора. Разразилась буря, в стену летели сахарницы и чашки, и в очередной раз Георгий подумал: вот он, знак Божий. Не надо пока жениться.
А ведь была любовь, страсть, обветренные от поцелуев губы и расцарапанные в кровь спины, и слезы, и боль в сердце от счастья, и ежедневный ужас от того, что все закончится… И вот – такой пустячок и все вдребезги. И хорошо, хорошо, что вовремя углядел, а то была бы его семейная жизнь наполнена тьмой и скрежетом зубов. А все равно было грустно, когда Катя с блеском в глазах рассказывала про Ивана Гусева и про «Зеркало шайтана», которое вдруг тоже стало донельзя важным и нужным. Ведь она такая красивая…
– Уже не твоя, – снова зазвучал в голове голос деда. – Забудь. А лучшее лекарство от душевных томлений – это следовать старому закону: клин клином вышибают. Вон – Полинька только тебя и ждет.
Да и не просто ждет! Шутка ли – замуж ее позвал. Позвал-позвал!
Георгий посмотрел на свое отражение в оконном стекле (вот что значит, хозяйство ведется с любовью, и не женой, а нянюшкой – ни единого пятнышка, отполировано, будто хрусталь на званом обеде), призывая самого себя к ответу. Однако в размытом темном образе не увидел ничего необычного. Полинька ведь не первый год на него глазами Моны Лизы смотрит: барышня давно на выданье – шутка ли, двадцатый год пошел, а она все в девках! И ведь сколько ее уже Георгий знает? Он начал загибать пальцы: значит, когда учился в университете и к профессору Савостьянову на лекции ходил, она уже показывалась где-то на периферии, девчонка еще совсем, угловатая, с глупыми косичками… А потом, уже когда вернулся со своих южноафриканских кампаний героем, встретил расцветшую молоденькую девушку – личико премилое, тонкая и звонкая, будто ивушка…