Дело об убийстве Рощина-Инсарова
Шрифт:
Ничего.
Он ни разу не решился даже «объясниться» с Рощиным, твердо и решительно сказать ему:
– Уйди!
Хоть просто выяснить истину. Это самое страшное для таких людей, они больше всего боятся открыть истину:
– А вдруг она окажется ужасной?!
Безумно ревнуя Рощина к жене, он продолжает ему говорить «ты», дружески жмет ему руку, принимает у себя.
Эти люди долго не решаются что-нибудь сделать, – но когда они соберут свои дряблые душевные силенки, никто не бывает так жесток, как бесхарактерные люди. Никто
Настает канун несчастного дня. Как назло, идет пьеса г. Боборыкина [10] «Клеймо».
Г-жа Пасхалова, по пьесе, увлекается Рощиным-Инсаровым, и Рощин убивает ее мужа.
Г-н Матов вбегает после этой сцены в уборную Рощина:
– Ага! Вот, значит, как нужно поступать с мужьями, когда они мешают! Вот как!
– Он был, как сумасшедший! – говорят очевидцы.
И тяжелая сцена, в которой так много больного и недоговоренного, кончается тем… что Рощин-Инсаров [11] , по приглашению, идет ужинать к г. Малову.
Снова г. Матов на «ты» беседует с Рощиным-Инсаровым, и уж когда тот, за поздним временем, уходит, собирается с духом сказать:
– Мне нужно с тобой поговорить.
– Так давай.
– Нет… нет… завтра…
Дряблых душевных сил все еще не хватает на объяснение. Затем происходит ряд сцен между мужем и женой. Г-н Малов хочет застрелить жену, – она убегает от него к соседям и говорит ему:
– Ты трус!
– Нет, я не трус!
И после всех этих бурных сцен г. Малов утром, с револьвером в кармане, отправляется к Рощину.
Но пусть об этом рассказывает сам г. Малов так, как, с его слов, передает всем и каждому его рассказ его одесский защитник.
Г-н Малов шел к Рощину, чтоб сказать:
– Ты увлекаешься и увлекаешь мою жену. Для тебя это – один из эпизодов в жизни. Для меня – вся жизнь. Оставь, не разбивай моего счастья.
Если не удастся отговорить Рощина, – он застрелится. Пусть живут! Для бесхарактерных людей нет мысли милее, как думать о самоубийстве. Только думать. Но за то они думают о нем часами, охотно, подробно, – и очень любят представлять себе, как «падут жертвами», самоотверженными, и как на их могиле пусть вырастет чужое счастье!
– Дома Рощин-Инсаров? – спрашивает г. Малов у швейцара меблированных комнат.
– Дома-то они, дома, только у них дама.
Швейцар сказал даже не «дама», а другое слово, от которого еще сильнее бросилась кровь в голову у г. Малова.
– Как? У него нет, не может быть даже этого извинения: увлечение?! Он разбивает мое счастье, даже не увлекаясь моей женой? Он увлекает ее, а сам… Нет, не может быть! Это было бы чудовищно! Хам соврал!
Г-н Малов вбегает в номер Рощина-Инсарова и рвется к нему в спальню:
– Чтоб удостовериться своими глазами!
Рощин встречает его на пороге:
– Нельзя, там женщина!
Даже
Перед молодым, красивым Маловым стоял, в утреннем «неглиже», человек, с поредевшими волосами, с черными зубами, с красными от кутежей глазами, с дряблой, отвисшей кожей лица.
«И на эту полуразвалину променять меня, – меня!»
– Мне надо с тобой поговорить!
– Сейчас… Я оденусь, мы пойдем, и я к твоим услугам… Здесь неудобно…
Бедняга Рощин, вероятно, больше всего боялся, чтоб его «дама», услыхав разговор, не закатила ему потом сцены.
Рощин начал умываться. А Малов, ходя по комнате, задавал ему вопросы:
– Сколько платишь за комнату?
– Столько-то.
– Недорого.
Рощин умывался долго и старательно принялся чистить себе щеткой ногти.
Это уже похоже на издевательство!
Этот jeune-premier, занимающейся чисткой ногтей в то время, как у его собеседника, – он знает, – разрывается сердце на части. Г-ну Малову особенно действовала на нервы эта чистка ногтей.
Он не выдержал и начал:
– Ты понимаешь, что в деле, о котором я хочу с тобой говорить, задета моя честь…
– Если вы видели когда-нибудь Рощина в роли Кречинского или Пропорьева в «Цепях» [13] , – рассказывает, со слов г. Малова, его одесский защитник, – вы слышали тот смех, с которым он сказал эту фразу:
– Какая там честь!..
Г-н Матов не помнит. Что произошло. Он выхватил револьвер. Что-то упало. Он куда-то побежал…
Тут есть две фактические «странности».
Во-первых, г. Малов, особенно интересовавшийся Рощиным, не знал того, что знали все: что Рощин живет не один.
Ведь расспрашивал же г. Малов кого-нибудь о Рощине. А с кем «живет» актер, – это вы нехотя узнаете. Всякий разговор об актере или актрисе начинается у нас, обыкновенно, с того, – с кем он или она «живет». Таковы уж нравы.
Во-вторых, трудно себе представить, не только Рощина, но и вообще русского актера, который в такую минуту и с таким презрением произнес бы слово:
– Честь!
Никто так не любит говорить о «чести», как русский актер.
И, если даже лишен всякой чести, – то слово это произносит громко, эффектно, – скорее «чэсть», чем «честь». Скорее с пафосом, никогда с насмешкой.
Рощин не был Кречинским, и не ему, русскому актеру, отставному гусару, любившему вызывать и быть вызываемым на дуэль, – произносить с пропорьевским смехом:
– Какая там честь!
Затем, есть еще одно.
Рассказ очень хорош, психологически удивительно верен, есть черточки, прямо удивительно тонко подмеченные.
Но у него есть один недостаток: он принадлежит г. Малову.
Было бы лучше, если б этот психологический этюд, полный анализа, метких наблюдений, принадлежал кому-нибудь другому.