Дело передается в суд
Шрифт:
Дверь мне открыла жена Кротова, худенькая, миловидная женщина. Вера Викторовна была намного сдержаннее своего мужа, и все же в ее порывистых движениях, в той излишней суетливости, с которой она взяла у меня пальто и шляпу, в двух-трех отрывистых фразах, которые она произнесла, идя со мной по длинному, заставленному старомодной, обветшалой мебелью коридору, угадывались тревога и беспокойство за душевное состояние мужа.
— Постарайтесь успокоить его, — попросила она меня шепотом, открывая дверь своей комнаты. — Коля так изменился за последнее время. На работе его совсем заездили. Неделями его не видим. Приходит поздно, на всех злится. А тут еще это несчастье. С ума можно сойти.
Даже
В полумраке комнаты я не сразу заметил самого Кротова. Он лежал на диване и, хотя это было так непохоже на него, не сделал даже попытки встать, чтобы поздороваться со мной. Уже успев привыкнуть к его вежливости, я не сумел скрыть удивления. Лишь подойдя поближе, я разглядел, что на голове у него лежит холодный компресс.
— Это у Коли на нервной почве мигрень разыгралась, — извиняющимся тоном сказала Вера Викторовна, с нежностью глядя на мужа.
— Да что ты, Веруша! — запротестовал Кротов слабым голосом, продолжая, однако, лежать на диване. — Пустяки. Стоит ли об этом говорить?
Я извинился за позднее вторжение и попросил разрешения перейти к делу.
От самого Кротова, правда, толку было мало. Он только тихо постанывал и время от времени менял на лбу мокрое полотенце. На мои вопросы в основном отвечала Вера Викторовна. Она подтвердила, что муж ее ушел с работы около половины одиннадцатого, по дороге никуда не заходил и домой вернулся уже без денег и документов примерно в четверть двенадцатого.
— Впрочем, — сказала она, — пропажу документов мы обнаружили только утром.
Но это мне тоже уже было известно со слов самого Николая Александровича.
— И все из-за того, — в сердцах сказала Вера Викторовна, — что ему так много приходится работать и допоздна задерживаться на заводе.
Тон у нее был такой, как будто я тоже нес за это ответственность. Вообще мне было непонятно, как может сломить человека первая же случившаяся с ним беда. А впрочем, беда ли? В конце концов потеря денег и даже документов — не такое уж великое несчастье — неприятность, конечно, какие-то непредвиденные хлопоты, какой-то не очень приятный разговор с начальством. Но не вешаться же из-за этого, не ввергать же в траур себя и всю свою семью! И потом, если бы он потерял документы! Но ведь их у него отобрали вооруженные ножом грабители. Его вины здесь не было никакой.
Я уточнил буквально по метрам ежедневный маршрут Кротова от завода до квартиры и, попрощавшись, ушел, предоставив Вере Викторовне возможность в одиночестве причитать над своим чересчур чувствительным супругом.
На следующий день сотрудниками уголовного розыска был задержан подозрительный тип, в нетрезвом виде пристававший на улице к пожилой женщине с требованием денег. Его приметы частично совпадали с приметами одного из преступников, указанного Кротовым.
Инженеру, вызванному для опознания, как обычно, представили для опознания несколько человек.
— Один из них — ваш грабитель, — сказал ему Кунгурцев.
Кротов долго ходил вокруг них со смущенной, вымученной улыбкой на лице. Ему было стыдно перед ними за то, что по его вине их подвергли столь унизительной процедуре.
— Если б не документы! — бормотал он чуть слышно. — Вы уж меня, пожалуйста, простите.
Кротов вообще был чрезвычайно стеснительным человеком. Перед нами ему тоже было неудобно за то, что он так
— Это все темнота и моя проклятая близорукость, — сказал он и безнадежно развел руками. — К сожалению, всех этих людей я вижу впервые.
Отпустив его, я отправился в стол находок.
— Кротов уже обращался к нам, — сказала мне молодая и бойкая дежурная. — Но ничего утешительного я не скажу ни вам, ни ему. Слишком еще мало прошло времени…
Через несколько дней вечером в заброшенной части пригородного парка были задержаны двое мужчин, которые, угрожая ножом, пытались ограбить идущего с кондитерской фабрики пожилого рабочего. Несмотря на возраст, рабочий сумел вырваться из рук грабителей и со скоростью, неожиданной для его лет, побежал по извилистым дорожкам парка. Все же ему не удалось бы уйти от преступников, если бы его крик не услышал находившийся неподалеку милиционер, немедленно пришедший ему на помощь. Ситуация сразу же резко изменилась. Увидев милиционера, перетрусившие хулиганы повернули назад. Преследователи превратились в преследуемых. С помощью рабочего милиционер догнал и задержал их. А уже через час Кротов пытливо вглядывался в их лица.
И снова он не узнал в них «своих» грабителей.
Уходя от нас, Кротов попросил не вызывать его больше в рабочее время.
— Мне и так сейчас на работе несладко, — с горечью сказал он, закрывая за собой дверь.
Нравился или не нравился мне Кротов, я обязан был ему помочь в его делах на работе. Потеря документов — паспорта, пропуска и военного билета — дело нешуточное. Кротов умолял меня официально сообщить дирекции завода о постигшем его несчастье, но я всегда предпочитал личные контакты всяким формальным отпискам и телефонным разговорам. Кроме того, очень важным мне представлялся тот факт, что ограбление произошло в день получки, поэтому мне было просто необходимо самому отправиться на завод, что я незамедлительно и сделал, предварительно посоветовавшись с Кунгурцевым.
О несчастье Кротова в лаборатории знали все. Самого его в этот день в лаборатории не было, так как он уехал в местную командировку на другой завод. Разговор быстро стал общим, и минут через тридцать я уже представлял себе, что о Кротове думает коллектив. Мнение сотрудников лаборатории о нем было просто отличным. Правда, ничего конкретно-хорошего я о нем не услышал, но стандартно-положительные реплики типа «хороший парень», «отличный инженер», «очень интеллигентный» неслись со всех сторон. Сотрудников лаборатории немного удивили мои расспросы. Им казалось, что, вместо того чтобы ловить преступников, я трачу драгоценное время на выяснение личности пострадавшего.
— Это, конечно, легче, — выразил общее мнение начальник лаборатории, небольшого роста грузин, ворчливый и неулыбчивый.
Потом мы остались вдвоем с начальником лаборатории в его неуютном, холодном кабинете, заставленном огромными непонятными мне приборами.
Он рассказал мне, какая дружная, хорошая у Кротова семья и какой сам Николай Александрович великолепный семьянин, без труда согласился со мной, что Кротов слишком слаб и чувствителен к жизненным неприятностям, но счел эти его качества не относящимися к делу, а поэтому недостойными того, чтобы на них останавливаться. Потом начальник лаборатории сообщил мне, что наконец-то кончилась горячка, связанная с выполнением плана, что, как всегда в первой декаде месяца, и ему и его сотрудникам приходится прохлаждаться, А потом опять нужно будет работать вечерами. И что сам он, честно говоря, в такие дни старается убежать домой пораньше. Я упрекнул его в том, что это право в равной степени должно распространяться не только на него, но и на его сотрудников.