Дело по обвинению. Остров Медвежий
Шрифт:
Неожиданно он очень быстро и неловко притянул ее к себе. В темноте она чувствовала, как дрожит его тело.
– А потом ты. Ты, Карин, ты, которая явилась для меня как свет, как тепло, как чудесное избавление. И тогда страх этот ненадолго меня оставил, до тех пор пока я не стал думать о том, что ты кого-то любила до меня и что ты уже кого-то знала перед тем как...
– Но ведь я же люблю тебя, Хэнк!
– Да, я знаю, но...
– Люблю тебя, люблю...
– ...И я думал о том, почему должен был быть кто-то другой, почему? Почему? И я боялся, что потеряю тебя так же, как потерял тебя
И тут он заплакал. Она слышала, как он плачет и вся ослабела от беспомощного страха. Ведь это плакал он, ее муж, и она не знала, как остановить его, остановить своего мужа, Ей казалось, что во всей вселенной не было более щемящих сердце звуков, чем звуки его рыданий в темноте. Она молча целовала его мокрое от слез лицо, целовала его руки, а он, справившись с душившими его слезами, сказал очень тихо:
– Но я не борец за правду, Карин. И я никогда им не был. Я знаю, как должен поступить, тем не менее в понедельник утром я Еойду в зал суда и буду обвинять их в предумышленном убийстве, потому что это безопасный путь, потому что это легкий путь, потому что...
– Нет, не говори этого!
– Потому что я...
– Замолчи! – резко сказала она.
Они долго сидели молча. Облака совсем затянули небо, и скала, на которой они сидели, погрузилась в полную темноту.
– Вернемся? – спросила она.
– Мне бы хотелось еще посидеть тут, – тихо ответил он. – Если ты ничего не имеешь против.
– Но скоро вернется Дженни, – сказала Карин.
– Тогда ты иди, а я еще посижу.
– Хорошо. – Карин поднялась. Потом наклонилась и коснулась в темноте его щеки. – Я люблю тебя, милый. Люблю. И очень горжусь тобой. – Потом она повернулась и быстро скрылась за деревьями.
Он погасил сигарету и посмотрел на воду. «Как должен поступить юрист?» – подумал он. Я должен считать, что вина лежит на них. Убили же они! Могу ли я возложить вину на культуру, которая лишает родителей личности и гнетет их, пока отцы не забывают, что они мужчины, а матери – что они женщины? Невроз ли всего общества повинен в том, что эти три подростка убили? Но они же, черт побери, убили! Убили! Как же должен поступить юрист?
А что, если представить присяжным дело так, чтобы... Нет. Это мне никогда не удастся! Сэмэлсон сразу же поймет, где зарыта собака и прервет заседание. А потом вызовет меня к себе в кабинет и спросит, кого я, черт побери, представляю: убийц или же народ?
Но разве эти убийцы не тот же народ?
Они обвиняемые, а я прокурор и моя обязанность – неопровержимо доказать, что они преднамеренно и со злым умыслом причинили путем нанесения ножевых ранений смерть мальчику по имени Рафаэль Моррез.
Апосто будет оправдан, ты это знаешь. Он умственно неполноценный. И добиться его осуждения ты не сможешь.
Значит остаются только Рирдон и Ди Паче. И я обязан... Разве? А как же заключение относительно ножей? Вы забыли, мистер Белл?
Это еще ничего не значит. Простая случайность, объясняющаяся тем, как держали в руках нож, или же дождем.
А может
Проклятие! Но ведь я должен кого-то обвинить! Не могу же я их оправдывать?
Тогда обвиняй, черт бы тебя побрал! Встань в суде перед судьей и присяжными, перед репортерами...
Газета Майка Бартона разорвет меня в клочья. Он убьет меня.
...перед всем миром и обвиняй! Хоть раз в жизни сделай что-то, стань кем-нибудь, рискни чем-нибудь, рискни, забудь благоразумие.
А если они уничтожат меня? Если они сотрут меня в порошок? Что тогда? Белла отправляют на свалку. Помните Генри Белла? Многообещающий молодой человек. Он еще работал в прокуратуре, пока не провалил дело Морреза. Оно вызвало всеобщее возмущение, разве вы не помните? Простой и ясный случай предумышленного убийства, трое хладнокровных убийц зарезали слепого мальчика. А Белл провалил обвинение! Встал и начал излагать дело так, будто он...
...боролся за справедливость?
Да, я хочу, чтобы восторжествовала справедливость.
А как же лабораторное заключение, Белл? Ты намерен скрыть его от суда?
Тут нечего скрывать. Защита об этом даже не упомянет. Они признают нанесение ножевых ран. Их единственная надежда – доказать самооборону. Это заключение не имеет никакого значения. Я не отвечаю за них! Я ничего им не должен! Я даже не знаю их! Они мне чужие! Я их не знаю!
Ты знаешь их, Белл! Они не чужие! Ты знаешь их очень хорошо!
Я ничего им не должен. Ничего!
Вдруг он прислушался. К скале, на которой он сидел, приближались тихие шаги.
– Сюда, – прошептал мальчишеский голос. – Давай посидим тут под деревом.
Последовало минутное молчание.
– Дай-ка, я подстелю куртку.
«Влюбленные», – подумал Хэнк.
– Тут хорошо, – тот же голос. – С реки дует прохладный ветер.
– Я люблю реку, – ответила его спутница. – Я люблю смотреть на огоньки. Всегда думаю о том, куда плывут эти корабли.
– Хочешь сигарету? – спросил юноша.
– Мне не разрешают курить.
– А я видел, как ты куришь, – сказал юноша.
– Да, но без позволения.
– Я рад, что мы оттуда ушли, – сказал он. – Скучища. Знаешь, мне нравится вот так разговаривать с тобой.
– И мне тоже. А вот со старшими иногда бывает трудно разговаривать, правда?
– Еще бы. Я просто ненавижу с ними разговаривать. Просто жуть берет.
– Но я говорила не о совсем старых. Не о таких, которые вот-вот умрут.
– Я тоже. Просто о старых. Ну там лет сорок, сорок пять.
– Ну да. А сколько лет твоим родителям?
– Много, – ответил юноша и рассмеялся.
– А вот моим немного, – сказала девушка. – Но разговаривать с ними ужасно трудно, правда?
– Да, я бы сказал, просто невозможно!
– Ты им рассказываешь про себя?
– Нет.
– Почему?
– Знаешь, один раз я стал рассказывать отцу про одно наше дело: мы решили заработать денег, чтобы купить автомобиль, когда подрастем. Я ему полчаса объяснял суть дела, а потом он посмотрел на меня и сказал: «Вот и хорошо, Лонни». Он меня вовсе и не слушал, вот что! После этого я и подумал: какого черта я буду перед ним распинаться? Теперь меня называют Лонни Устрица.