Дело по обвинению. Остров Медвежий
Шрифт:
Я вернулся на камбуз (Хэггерти там уже не было) и, пройдя через кладовку, проник в кают-компанию. Мэри Дарлинг и Аллен сидели на диване и, сплетя руки, глядели друг другу в глаза. Я знал, на судне романы возникают чаще, чем на берегу, но полагал, что случается это где-то у Багамских островов, а не здесь, в стылых просторах Арктики, вряд ли способных настроить кого-то на лирический лад. Заняв капитанский стул, я плеснул себе на дно стакана виски и произнес: «Ваше здоровье!». Оба подпрыгнули, словно их ударило током. Мэри укоризненно произнесла:
—
— Прошу прощения.
— Мы все равно собирались уходить.
— Еще раз прошу прощения. — Посмотрев на Аллена, я усмехнулся. — Тут не то что в университете, верно?
— Действительно, есть разница, — слабо улыбнулся он.
— А что изучали?
— Химию.
— И долго?
— Три года. Вернее, почти три года. — Снова слабая улыбка. — Вот сколько времени понадобилось, чтобы убедиться: с этим предметом я не в ладах.
— А сколько лет вам теперь?
— Двадцать один год.
— Все еще впереди. Когда я начал учиться на врача, мне стукнуло тридцать три.
Хотя Аллен ничего не сказал, по выражению его лица я понял, каким стариком он меня считает.
— А что же до этого делали?
— Ничего особенного. Скажите, во время ужина вы сидели за капитанским столиком? — Оба кивнули. — Примерно напротив Антонио?
— Пожалуй что так, — отозвался Аллен. Это было хорошим началом.
— Антонио нездоров. Я пытаюсь выяснить, не съел ли он чего-нибудь такого, что могло отрицательно повлиять на него. Не заметили, что он ел?
Оба растерянно переглянулись.
— Цыпленка? — подсказал я. — А может, сардины?
— Простите, доктор Марлоу, — проронила Мэри. — Мы не очень-то наблюдательны.
Я понял, что помощи отсюда ждать нечего: оба слишком заняты друг другом. Может быть, они и сами-то ничего не ели. Я тоже был не очень наблюдателен. Но ведь я не знал; что готовится убийство.
Держась друг за друга, чтобы не упасть, молодые люди встали с дивана.
— Если вы идете вниз, попросите Тадеуша зайти. Он в салоне.
— А что, если он в постели? — сказал Аллен. — И спит?
— Где-где, но только не в постели, — убежденно ответил я.
Минуту спустя появился Граф. От него разило бренди. Породистое лицо его выражало раздражение.
— Какая досада! — начал он без всякого вступления. — Какая досада, черт подери! Не знаете, где можно найти отмычку? Этот идиот Антонио заперся изнутри и дрыхнет, наевшись успокоительных таблеток. Никак не разбудить этого кретина!
— Он не запирался изнутри, — произнес я, извлекая из кармана ключ. — Я запер его снаружи.
Растерянно посмотрев на меня, в следующую минуту Граф машинально полез за фляжкой, видно догадавшись, что произошло. Особого потрясения он, похоже, не испытывал, но растерянность его была неподдельной. Он наклонил фляжку, из которой в стакан упало две-три капли. Протянув руку к бутылке «Черной наклейки», щедро налил в стакан и сделал большой глоток.
— Он не мог меня услышать?
— К сожалению. Пищевое отравление, не иначе. Это был какой-то очень сильный, быстродействующий и смертельный яд.
— Он мертв?
— Мертв, — кивнул я.
— Мертв, — повторил Граф. — А я-то... Я ему сказал, чтобы он прекратил свою итальянскую оперу, и оставил его умирать. — Отхлебнув из стакана, Тадеуш скривился, но не из отвращения к содержимому. — А еще католиком себя считал.
— Ерунда. Надевать на себя рубище и посыпать голову пеплом вам не стоит. Вы не заметили ничего особенного? Я видел Антонио за столом, но оказался не более наблюдательным, чем вы, хотя я как-никак и врач. Кроме того, когда вы уходили из каюты, помочь ему было уже невозможно. — Плеснув в стакан Графа виски, себе наливать я не стал: должен же хоть кто-то сохранить трезвую голову. — Вы сидели рядом с ним за ужином. Не помните, что вы ели?
— Что и все. — При всей изысканности своих манер Граф не мог скрыть, что потрясен. — Вернее, Антонио ел не то, что ели все.
— Не надо говорить загадками, Тадеуш.
— Грейпфруты да подсолнечное семя. Он практически только этим и питался. Вегетарианец придурочный.
— Полегче на поворотах, Тадеуш. Вегетарианцы могут стать вашими гробовщиками.
— Весьма неуместное замечание, — снова поморщился Граф. — Антонио никогда не ел мяса. И картофель не жаловал. На ужин он съел брюссельскую капусту и хрен. Я это хорошо помню, потому что мы с Сесилом отдали ему свои порции хрена, к которому он был особенно неравнодушен, — передернул плечами Граф. — Варварская пища, отвечающая низменным вкусам англосаксов. Даже молодой Сесил не стал эту дрянь есть.
Я обратил внимание на то, что Граф был единственным участником съемочной группы, который не называл Сесила Голайтли Герцогом. Может, потому, что считал его недостойным столь высокого титула, но скорее всего аристократ до мозга костей полагал, что такими вещами не шутят.
— А фруктовый сок он пил?
— У Антонио был запас ячменного напитка домашнего изготовления, усмехнулся Граф. — Он был убежден, что в консервированные напитки намешано чего угодно. В этом отношении Антонио был очень щепетилен.
— Суп или что-то вроде того он ел?
— Суп был мясной.
— Ну, разумеется. А еще что?
— Он и второе-то не доел, ну, эту свою капусту с хреном. Возможно, вы помните, как он выскочил из-за стола.
— Помню. Он страдал морской болезнью?
— Не знаю. Я был знаком с ним не больше чем вы. Последние двое суток он был очень бледен. Но и все мы бледны.
Я раздумывал, какой бы каверзный вопрос задать еще, но в эту минуту вошел Джон Камминг Гуэн. Необычную свою фамилию он унаследовал от деда-француза, выходца из Верхней Савойи. Естественно, вся съемочная группа называла его за глаза Гуно, о чем Гуэн, вероятно, не догадывался: он не из тех, кто спускает обидчику.