Дело Уичерли
Шрифт:
— А чужих голосов за дверью не слышали?
— Чужих — нет, только ее голос.
— Говорят, она заказывала в номер очень много еды, на двоих бы хватило.
— Да, я потом уносила грязные тарелки. Она их каждое утро в коридор выставляла.
— А зачем, как вы думаете, ей было столько еды?
— Их кормить, — прошептала горничная. Ее глаза под густыми черными бровями сверкнули, точно раскаленные угли. — Они ведь голодные, когда возвращаются обратно.
— О чем вы, миссис...
— Тонна,
Все это говорилось вполголоса, чтобы души умерших, не дай бог, ее не услышали. Горничная украдкой покосилась на окно, где на грязном стекле по-прежнему красовалось имя Фебы. В этот момент, несмотря на то что за окном стоял белый день, я готов был поверить в переселение душ.
— Значит, вы думаете, она кормила привидения?
— Не думаю, а знаю.
— Откуда же вы знаете, Тонна?
Она взялась за маленькую золотую серьгу.
— У меня ведь есть уши. Я сама слышала, как она разговаривала с мертвыми. Я под дверью не стою, не думайте, — она плакала так громко, что в коридоре слышно было.
— И что же она говорила?
— Оплакивала убитых.
— Убитых?! Ты слышала это слово?
— Да, она что-то говорила об убийстве, смерти, крови, о каких-то еще ужасах.
— Попытайтесь вспомнить, о чем именно шла речь.
— Не могу, я слышала только отдельные слова. Мне было страшно. Ведь когда души мертвых возвращаются на землю, они вселяются во всех, кто их ждет. Я убежала и заперлась в бельевой.
— Когда это было?
— Шесть или семь дней назад. — Горничная начала загибать пальцы. — Нет, шесть. Это было накануне Епифании — в это время с душами мертвых лучше не связываться.
— А она говорила, кто умер?
— Нет, но голос у нее был очень несчастный. Может, у нее скончался кто-то из близких? Сын или дочь? — Вид у Тонии был озадаченный.
Я показал ей фотографию Фебы:
— Это ее дочь... наша дочь. — Горничной мне врать почему-то очень не хотелось.
— Красивая... — Тонна улыбнулась, — У меня тоже есть дочка, ничуть не хуже. Голубоглазая — вся в отца, моего мужа бывшего.
— Вы когда-нибудь видели эту девушку? — спросил я горничную, прервав ее воспоминания.
Тонна долго разглядывала фотографию.
— Вроде бы видела, хотя точно сказать не могу. Ее лицо мне знакомо. Господи, где же я могла ее видеть?
— Может быть, в этой комнате?
— Нет, — твердо сказала она. — В этой комнате, кроме вашей жены, никого не было. Она спала одна — по постельному белью видно. Я ведь за постельным бельем внимательно слежу: когда пытаются вдвоем в одноместном номере устроиться, я сообщаю мистеру Филмору.
— Вы могли видеть ее на улице.
— Могла. — Тонна вернула
— Недавно?
— Вроде бы. — Горничная стала тереть лоб, но так ничего и не вспомнила. — Уж вы извините, я ведь их за свою жизнь столько перевидала. Красивая она у вас.
Я поблагодарил ее и, подойдя к окну, вырвал из блокнота лист бумаги. Бумага была слишком толстой, и свести написанное на стекле было невозможно. Вместо этого я скопировал надпись, стараясь как можно точнее срисовать наклонный почерк.
— Caray! [6] — прошептала Тонна у меня за спиной. — Что это?
— Женское имя.
— Дурное имя?
— Нет, хорошее.
— Я его читать не буду — боюсь.
— Бояться тут нечего, Тонна, — это имя моей дочери.
6
Черт возьми! (исп.)
Но когда я выходил из комнаты, горничная истово крестилась.
Управляющий отелем мистер Филмор сидел у себя в кабинете, находившемся прямо за стойкой администратора. Это был один из тех довольно нелепых немолодых людей, кому необходимо постоянно напоминать, что его темный костюм сильно измят, а вихры на затылке торчат во все стороны. Я опять представился Гомером Уичерли — в отеле «Чемпион» это имя и трагикомическая роль поистине преследовали меня.
Фамилия «Уичерли», по-видимому, произвела на управляющего должное впечатление, ибо он, стряхнув с себя утреннюю хандру, протянул мне руку и пригласил сесть.
— Очень рад познакомиться, сэр. Чем могу служить?
— Я беспокоюсь из-за своей жены Кэтрин. Последние две недели она жила у вас в гостинице, а вчера вечером уехала в неизвестном направлении.
— Мне очень грустно, сэр, — его лицо приняло скорбное выражение, — но у вас есть все основания беспокоиться. Ваша жена — очень несчастная женщина. В жизни не видел несчастнее.
— А вы с ней разговаривали?
— Да, приходилось. Когда она приехала, я случайно оказался в холле. Было это дня за два до Рождества. Признаться, меня несколько удивило, что такая представительная дама решила остановиться в «Чемпионе».
— А что тут удивительного?
Управляющий перегнулся через стол, вплотную придвинувшись ко мне. Лицо его находилось так близко, что можно было пересчитать морщины — если бы их не было так много.
— Пожалуйста, поймите меня правильно. Я горжусь своим скромным отелем, он совсем не так уж плох, но доводилось мне работать в местах и получше. Что такое настоящая леди, я знаю — уж вы мне поверьте. Это видно сразу — по туалетам, по тому, как она держится, говорит. Такие, как миссис Уичерли, согласитесь, в «Чемпионе» обычно не останавливаются.