Дело Уичерли
Шрифт:
В это время стоявший в дверях отеля швейцар знаком подозвал первое такси, и вся цепочка машин продвинулась вперед. Галлорини хотел было перелезть на переднее сиденье и завести мотор, но я его остановил:
— Погоди. Я тебе заплачу. Все, что ты рассказываешь, очень важно. Если, конечно, ты уверен, что не ошибся. Это точно была она? — И я снова показал ему фотографию Фебы.
Таксист даже не посмотрел на нее.
— Точно. Мы же с ней разговаривали. Я ведь ее все-таки подсадил. — И чтобы я не подумал ничего плохого, он, красноречиво махнув рукой, добавил: — Злого умысла
— Что ж она тебе сказала?
— Такси, говорит, мне не нужно, денег нет. А я ей говорю: садись, если недалеко, я тебя бесплатно подвезу, — не стоять же ей ночью одной под дождем, да еще в подпитии, верно?
— Выходит, она была пьяна?
— Да нет, не особенно. Просто соображала неважно, вот я и подумал: если в таком состоянии она попадется шпане в лапы, ей несдобровать.
— Что значит «неважно соображала»?
— Говорила невесть что, вела себя как-то странно. Я ее силой в машину затащил. — Согнув в локте руку, словно обнимая кого-то за плечи, он, не вставая с места, очень живо изобразил, как было дело: — Я ее спрашиваю: «Тебе куда?» А она мне: «На тот свет». Так и сказала. На тот, говорит, свет.
Галлорини сердито замотал головой.
— У меня, говорю, не баллистическая ракета, чтоб на тот свет лететь. А она молчит, на шутку не реагирует. Сейчас, говорю, самое время дома, в постели спать, а не по улицам шастать. А она смеется: «Был бы дом». Мне, честно скажу, ее смех не понравился. Потом выяснилось, что у нее в Вудсайде родственники, и я сказал, что отвезу ее, хотя мне это было совсем не по дороге. А она вместо денег предложила мне свои золотые часики. Я ей говорю: «Не нужны мне твои часы», а она свое: «Не хочу в Вудсайд ехать». У нее там, оказывается, тетка живет, она ее ненавидит.
— Кто кого? Тетка — ее?
— Вроде бы. Я попытался узнать имя тетки, но она не сказала. Да и своего имени тоже не назвала. Тогда я ее про мать спросил, тут-то она и сорвалась, плакать стала. «Чем к матери, — говорит, — уж лучше на квартиру вернусь». На квартиру так на квартиру. Спросил адрес, мы и поехали. Ехать-то было всего ничего, пару миль, не больше. — Он хмыкнул. — Бесплатно кататься радости, конечно, мало, но я не жалею, что ее отвез.
Я протянул Галлорини пять долларов из денег Гомера Уичерли:
— Это тебе за пару миль.
По выражению его лица видно было, что он рад и обижен одновременно. Обида в конце концов одержала верх.
— Господи, я же не к тому говорю. На моем месте любой бы так поступил.
— От денег не отказывайся — у меня еще будут к тебе вопросы, — опрометчиво сказал я, так как в его глазах возник страх.
— Ты, видно, думаешь, я с ней что-то сделал?
— Да нет, просто хочу дослушать твой рассказ. Весь, до конца.
— А чего рассказывать? Больше и рассказывать нечего. — Взгляд у него по-прежнему был перепуганный. — Довез я ее до самой
— Всего за неделю?
— А что? Такое с человеком и за одну ночь произойти может.
— А в каком доме она жила?
— В самом обыкновенном. Старый казенный дом на Камино, в конце Сан-Матео.
— Покажи мне его.
Мы подъехали к двухэтажному оштукатуренному зданию с выложенной по карнизу цветной плиткой, которая издали напоминала красную глазурь на несвежем пирожном. Некогда белая, а теперь от времени потемневшая поверхность фасада была, точно прожилками, испещрена ржавыми железными балконами, придававшими всему зданию какой-то мрачный, отталкивающий вид.
Галлорини остановил такси напротив дома, остановился и я.
— Ты уверен, что это тот самый дом? — спросил я, подходя к его машине и облокачиваясь на дверцу.
— Да, я его хорошо запомнил. — Судя по выражению его лица, неказистое здание оказывало на него какое-то гипнотическое действие.
— Почему? Ты собирался сюда вернуться?
— Возможно. За проезд же надо получить.
— Деньгами или натурой?
— Не понял. — Таксист окаменел. — Ты к чему это клонишь? Говорю же, я ей ничего плохого не сделал. С какой тогда стати я бы привез тебя сюда, посуди сам? Стал бы я в петлю лезть?
Между прочим, некоторые убийцы и сексуальные маньяки именно так и действуют, сами лезут в петлю, более того: делают все от себя зависящее, чтобы потуже затянуть петлю у себя на шее.
— В какой она жила квартире? — спросил я, решив дать Галлорини шанс.
— Наверху, в угло... — Он осекся.
— Значит, ты все-таки вошел вместе с ней?
Он так энергично замотал головой, что у него затряслись щеки.
— Откуда же в таком случае ты знаешь, что у нее угловая квартира на втором этаже?
Его маленькие глазки беспокойно забегали:
— Ну вошел, вошел я с ней! Она попросила — я и вошел! Сказала, что одна боится.
— Чего боится?
— Этого она не сказала. Она промокла до нитки и тряслась от холода. Не бросать же ее было. Мы поднялись наверх, я помог ей раздеться, тут она и отрубилась.
— Она выпила?
— Со мной — нет. Может, таблетку приняла. Короче, отрубилась. Я отнес ее в спальню и уложил в постель.
— Ты всем своим пассажирам оказываешь такие услуги?
— А что ты думаешь? У меня похожие случаи бывали. Не знаю, что ты от меня хочешь. Я ничего плохого не сделал. — Он прикусил большой палец и исподлобья, затравленно глянул на меня: — У меня ведь у самого дочка, как ты не хочешь понять. И потом, я все равно ничего не успел бы с ней сделать, потому что как раз в это время ввалился этот тип.
— Что за тип?
— Какой-то блондин. Я решил, что это дружок ее: вел он себя, как будто она — его собственность.
— И что же он?
— Ничего, обругал меня и велел проваливать.