Дело вдовы Леруж
Шрифт:
— Сударь, расскажите, пожалуйста, как можно точнее и подробнее, неожиданно попросил следователь, — что вы делали во вторник с шести вечера до полуночи.
Альбер, похоже, впервые смешался. До сих пор он смотрел на следователя, но сейчас отвел взгляд.
— Как я провел вторник?.. — повторил он, словно пытаясь выиграть время.
«Попался!» — вздрогнув от радости, подумал г-н Дабюрон и подтвердил:
— Да, с шести вечера до полуночи.
— Должен признаться, сударь, мне трудно ответить на ваш вопрос, проговорил
— Быть не может! — запротестовал следователь. — Я понял бы вашу неуверенность, если бы попросил вас сказать, что вы делали в такой-то вечер и такой-то час три месяца назад. Но речь-то идет о вторнике, а сегодня у нас пятница. Тем более это был последний день карнавала. Может быть, это обстоятельство поможет вашей памяти?
— Я выходил в тот вечер, — пробормотал Альбер.
— Давайте уточним. Где вы обедали?
— Дома, как обычно.
— Ну, не совсем как обычно. Под конец обеда вы попросили принести бутылку шато-лафита и всю ее выпили. Очевидно, для исполнения ваших планов вам необходимо было придать себе решимости.
— У меня не было никаких планов, — явно неуверенно ответил обвиняемый.
— Ошибаетесь. К вам перед самым обедом зашли двое ваших друзей, и вы им сказали, что у вас неотложное свидание.
— То была всего лишь вежливая отговорка, позволившая мне не пойти с ними.
— Почему?
— Неужели вы не понимаете, сударь? Я смирился, но не утешился. Я пытался свыкнуться с этим жестоким ударом. Разве при сильных потрясениях человеку не свойственно искать одиночества?
— Следствие подозревает, что вы хотели остаться один, чтобы поехать в Ла-Жоншер. Днем вы произнесли: «Она не сможет отказать». О ком вы говорили?
— Об особе, которой я накануне писал и которая прислала мне ответ. Очевидно, я произнес это, держа письмо, которое мне только что вручили.
— Письмо было от женщины?
— Да.
— И что вы с ним сделали?
— Сжег.
— Эта предосторожность вынуждает предположить, что письмо было компрометирующим.
— Ни в коей мере, сударь. Оно было личным.
Г-н Дабюрон был уверен, что письмо это пришло от м-ль д'Арланж.
Так что же делать: уцепиться за него и заставить обвиняемого произнести имя Клер?
Г-н Дабюрон решился и, наклонясь к столу, чтобы Альберу не видно было его лица, задал вопрос:
— От кого было письмо?
— От особы, имя которой я не назову.
— Сударь, — строго сказал следователь, — не стану скрывать, что положение ваше крайне скверное. Не ухудшайте же его преступным умолчанием. Вы здесь для того, чтобы отвечать на все вопросы.
— О делах моих, но не о касающихся других лиц, — сухо ответил Альбер.
Он был оглушен, ошеломлен, обессилен стремительным и все усиливающимся темпом допроса, не дававшим ему возможности перевести дыхание. Вопросы следователя падали один за другим, словно удары
Возмущение, проскользнувшее в голосе обвиняемого, серьезно обеспокоило г-на Дабюрона. К тому же он был крайне изумлен тем, что не подтверждается предсказание папаши Табаре, которому он верил, как оракулу.
Табаре предсказал, что будет предъявлено неопровержимое алиби, а обвиняемый все не выкладывает его. Почему? Неужели у него есть что-то получше? Что он прячет за пазухой? Надо полагать, у него в запасе какой-то непредсказуемый ход, возможно даже неотразимый.
«Спокойней, я его еще не прижал по-настоящему», — подумал следователь и сказал:
— Ладно, продолжим. Что вы делали после обеда?
— Вышел.
— Ну, не сразу. Выпив бутылку вина, вы сидели в столовой и курили, и, поскольку это было необычно, на это обратили внимание. Какой сорт сигар вы обычно курите?
— «Трабукос».
— И при курении пользуетесь мундштуком?
— Да, — отвечал Альбер, удивленный этой серией вопросов.
— В котором часу вы вышли?
— Около восьми.
— Зонтик с собой взяли?
— Да.
— И куда направились?
— Я гулял.
— Один, без всякой цели, весь вечер?
— Да.
— Тогда опишите мне ваш точный маршрут.
— К сожалению, сударь, это будет весьма затруднительно. Я вышел, чтобы выйти, чтобы пройтись, чтобы вырваться из оцепенения, в котором пребывал последние три дня. Не знаю, вполне ли вы представляете мое состояние, но я потерял голову. Я шел, куда несут ноги, — бродил по набережным, по каким-то улицам…
— Всё это крайне неправдоподобно, — прервал его следователь.
Однако г-ну Дабюрону полагалось бы помнить, что это правдоподобно и даже очень. Разве он сам не пробродил, как безумный, целую ночь по Парижу? Что бы он ответил, если бы утром его спросили: «Где вы ходили?» «Не знаю», — потому что и вправду не знал. Но он забыл, а страхи, мучавшие его в самом начале, испарились. Начался допрос, и его охватила лихорадка поисков, увлекло волнение борьбы, обуял профессиональный азарт.
Г-н Дабюрон вновь превратился в судебного следователя. Вот так фехтмейстер, взявшийся поупражняться с лучшим другом, упивается звоном стали, распаляется, забывает обо всем и убивает его.
— Значит, вы не встретили никого, кто мог бы прийти сюда и подтвердить, что видел вас? Ни с кем не разговаривали? Никуда не заходили ни в кафе, ни в театр, ни даже в табачную лавку, чтобы закурить сигару?
— Нет, я никуда не заходил.
— Что ж, сударь, это крайне прискорбно для вас, я сказал бы, безмерно прискорбно, потому что вынужден вам сообщить: именно во вторник между восемью вечера и полуночью была убита вдова Леруж. Поэтому, сударь, я еще раз, в ваших же интересах, прошу вас подумать, напрячь память.