Дело всей России
Шрифт:
День, в который приезжал в свое имение или возвращался из него неумолимый Аракчеев, был черным днем для всех станционных смотрителей на тракте от Новгорода до Петербурга — малейшая задержка на станции с лошадьми кончалась всегда мордобитием, а то и хуже — публичным сечением кнутом нерасторопных станционных распорядителей, тасканием за волосы, самыми грубыми оскорблениями и немедленным устранением от должности. Поэтому-то, наученные горьким многолетним опытом, безропотные смотрители перед проездом царского наперсника трепетали, как не трепетали перед проездом самого
Для того чтобы грозовая туча в карете или в венской коляске пронеслась мимо беззащитной смотрительской головы, смотрители за сутки (а то и за двое) держали наготове и в неприкосновенности по дюжине лучших лошадей и при них отборных ямщиков. На всякий же непредвиденный случай — кузнецов, шорников, каретников, а в кузнях при дороге день и ночь оставался огонь в горнах. Все это делалось для того, чтобы при любой неполадке не было никакой задержки. Такое заблаговременное приготовление делалось на всех станциях, полустанциях — и только для одного Аракчеева.
Как только на взмыленной шестерке (а то и на паре шестерок) ко двору станционного смотрителя подкатывал властитель этого края, все приходило в движение, в кипение, несколько человек подбегали к экипажу: одни осматривали исправность колес, осей, другие быстро и проворно отпрягали взмыленных, загнанных лошадей, третьи на смену им уже закладывали самых резвых, свежих... И обычно бывало так, что граф не успеет отсморкаться или отчихаться, а уж лошади перепряжены, экипаж осмотрен, надежность гарантирована, можно продолжать путь...
Гроза под стук колес по новому прямому шоссе уносилась дальше, с лица смотрителя станции или полустанции катился градом пот, раздавался вздох облегчения и благодарность всевышнему: слава богу, на этот раз черную беду пронесло мимо...
Но не всегда кончалось так счастливо... Однажды в осеннюю распутицу с кареты, в которой демоном несся Аракчеев, свалилось колесо в полуверсте от полустанции. Лакей спрыгнул с запяток и помчался на полустанцию... Оттуда через непродолжительное время прибежали сразу несколько человек и с ними инвалид-распорядитель полустанции. Кузнец определил, что слетевшее колесо нуждается в починке.
— Чини! — был приказ.
Но с починкой у кузнеца что-то не заладилось. Около двух часов граф, словно истукан, сидел в карете, не сказав никому ни одного слова, но глаза его с каждой минутой становились холодней и злей... Ему вспомнилось, как он в молодости, будучи гатчинцем, по приказанию своего первого покровителя царя Павла отрезал уши у капрала и рядового за то, что оба они были заподозрены в ропоте на тяготы службы. С тех пор его прозвали Сила-ухоед. Он не раскаивался, что поступил так варварски с подчиненными. Он помнил похвальные слова Павла: «Вот это настоящий слуга своего царя, он, если угодно моему величеству, отрежет уши не только у капала, но и у своего отца. Правда ли, Аракчеев?» Аракчеев ответил: «Правда, ваше величество! Прикажите, и я исполню это ваше повеление, но только не
Аракчеев не только не стыдился этой своей готовности, но любил, при всяком удобном случае, напоминать о ней ныне царствующему императору, своим подчиненным и незаконнорожденному сыну Мишеньке Шумскому, проживающему под видом воспитанника в его грузинском доме.
Два часа разницы в езде показались Аракчееву несносным оскорблением. Ему подумалось, что здесь, на этой полустанции, стоящей среди чахлых болот, совсем забыли о том, кто он есть такой... От злости он готов был молоть зубами речной песок.
Наконец колесо уладили, посадили на ось.
— Уж извините, ваше высокопревосходительство, хотелось попрочнее, понадежнее для вас, чтобы беды не случилось, чтобы душа наша была спокойна за честную свою работу, — сказал кузнец и утер кожаным, в черных подпалинах фартуком пот с лица.
И тут-то грянул божий гнев из графской кареты:
— Ах ты, свинья, гог-магог, еще с языком своим, мошенник, лезешь... Я из-за тебя два часа под дождем мокну. — Ни одной капли и не упало на укрытого в карете Аракчеева. За такую неслыханную дерзость прибейте его ухо гвоздем вот к тому чурбаку, на котором он ковал.
Лакеи исполнили приказание — поставили могучего, широкоплечего кузнеца на колени и кузнецким гвоздем пришили его ухо к дубовому чурбаку, подпоясанному двумя железными обручами.
— И пускай мошенник так стоит, пока я не проеду обратно. А ты, козлиная морда, — плюнул он на трясущегося от страха распорядителя полустанции, — ответишь мне за него своей вшивой башкой, если я этого мошенника не найду на месте... Все село велю спалить, а вас, разбойников, угоню в Сибирь.
И уехал.
Три дня и три ночи простоял кузнец с приколоченным к чурбаку ухом при Новгородской дороге.
На четвертый день той же дорогой к Аракчееву в гости ехал царь Александр. Увидев прикованного к чурбаку кузнеца, он приказал кучеру остановиться и спросил:
— За что наказан?
— Сами не знаем, ваше величество, — упав в ноги царю, отвечал смотритель полустанции.
— Немедленно отковать, — распорядился царь. — Какое варварство... Я не могу видеть страдания ближнего... Это противно коренному христианскому правилу...
Но распорядитель мешкал...
— Ты почему не исполняешь моего повеления? — спросил удивленный царь.
— Боюсь, государь...
— Кого же ты боишься?
— Того, кто велел приколотить кузнеца к чурбаку.
— Но тебе приказывает сам царь! — с неудовольствием напомнил Александр. — Мое повеление уже никто не может ни изменить, ни отменить...
— Если бы это так, государь, и было...
— Чьим же повелением кузнец наказан?
— Повелением сиятельнейшего графа Аракчеева, государь, которого мы все опасаемся больше, нежели суда небесного...
— Ах, это сам граф Алексей Андреевич! Ну, этот зря не накажет. Коль Аракчеев наказал, то Аракчеев и помилует, — сказал, успокоившись, государь и поехал дальше.