Дело взято из архива
Шрифт:
— Вы убили его! Я сейчас вам расскажу, как это было. Если я ошибусь, то поправьте меня.
Мишка схватился за голову обеими руками и, стиснув ее ладонями, уперся локтями в стол.
— Говорите, что хотите говорите! — со злобой в голосе выкрикивал он. — Под «вышку» подвести хотите? Не выйдет! Двадцать лет прошло. Никто не знает, как там было. А было так, как я сказал! — Он закрыл глаза и прерывисто задышал, поднимая и опуская плечи.
— Хватит истерики, Доноров! Здесь надо говорить фактами, а не пустыми словами. Попробуйте опровергнуть то, что я вам скажу! В сентябре сорок шестого года вы ушли из деревни Жмаковка…
Преступник на тропе
…Осенний лес был спокоен и величествен. Позолоченные листья едва шевелились под легкими порывами ветра. Человек шел по лесу торопливо, осторожно поглядывая по сторонам, будто опасался встретить кого-то на своем пути.
В одной из деревушек в Белоруссии он подрядился поработать в кузнице. Спорый и ловкий работник пришелся по душе председателю колхоза. Он уговаривал его остаться в артели, но Доноров не захотел и мартовской морозной ночью покинул деревню и по наезженной дороге зашагал в сторону города. Там он сел на поезд и поехал в Калининград. Не доезжая города. Доноров сошел на небольшой станции, которую знал хорошо еще по тем временам, когда вместе с группой Зука отступал под натиском Красной Армии. Вот здесь должен быть дом, в котором размещалось гестапо. Дом стоял на старом месте. Дорожки припорошило легким снегом. Мишка обошел дом с северной стороны и остановился возле сарая. В этом месте он расстреливал немецких дезертиров и русских рабочих, которые переоборудовали дом для гестапо. Мишке вспомнился низкорослый, широкоплечий парень. Стоя под дулом автомата, он вдруг рванул на себе рубашку, и немцы увидел на его груди полосатую матросскую тельняшку. Видимо, моряк скрывался среди русских рабочих, а когда пришла смерть, решил умереть, как умирали моряки. Он стоял на земле, расставив крепкие мускулистые ноги, и глядел, нахмурив брови, на Мишку. И столько в его взгляде было ненависти и презрения, что Доноров отступил под его колючим взглядом. Затем, срезанный из Мишкиного автомата, моряк со всего маха упал на спину, разбросав в стороны крепкие, с широкими ладонями руки. Убийцу тянет к своей жертве. Не осознавая этого, Мишка приехал туда, где ему пришлось последний раз казнить советских людей. Он постоял у сарая как раз на том месте, где стоял тогда в свой последний расстрел в жизни, и пошел прямиком через лес к шоссейной дороге. Он помнил эти места очень хорошо. Здесь, на повороте дороги, стоит старый кряжистый дуб. Под его сенью Альбрехт, Рунге и Мишка устраивали засады на дезертиров, которые, прельстившись пустынным шоссе, бросали винтовки, каски и шли домой, забыв о долге перед Германией и фюрером. Бывало, им попадалось по пятьдесят-шестьдесят человек. Эсэсовцы отводили их к глубокому оврагу, там и расстреливали. У них не было ни покоя, ни отдыха, оберфюрер Бёме слал приказ за приказом, которые всегда оканчивались одним словом — «расстрелять». И Мишка расстреливал. Теперь у него было уже два железных креста, да с десяток их лежало в полевой сумке, те, которые он поснимал с дезертиров перед казнью.
…Мишка вышел на шоссе, по которому мело легкую поземку. На обочине стоял мотоцикл. Возле него возился человек. Мишка подошел. Это был парень лет двадцати пяти, в надвинутой на самые глаза фуражке. Крупными рабочими руками, привыкшими к труду, он снимал заднее колесо.
— Привет! — поздоровался Мишка. — Помочь?
— Давай, если скучно, — отозвался парень.
Мишка присел на корточки по другую сторону мотоцикла, не зная, чем бы помочь парню. Тот снял колесо, достал из багажника насос, протянул Мишке:
— На, погрейся. Знаешь, как размонтировать? Чего-то спустило.
Пока Мишка возился с колесом, они разговорились.
— Меня Николаем зовут, — представился парень, протягивая Мишке руку. — Вот надумал мотнуть в дальние края, — словоохотливо рассказывал он. — Поеду на Сахалин, рыбу ловить завербовался.
— А как же семья?
— Один я, как былинка в поле.
— Тогда конечно. Так можно, — согласился Мишка, вдруг непонятно чему обрадовавшись. — Так уж и один?
— Совсем. Я ведь детдомовский. Там вырос, учился, а тут война. После войны было приткнулся здесь, в районе, да потянуло на простор. — Николай вздохнул и распрямил плечи, будто собирался охватить руками все вокруг. Радостная, добродушная улыбка заиграла на его губах.
Больше
— Тебе в какую сторону? Хочешь, подвезу.
Мишка заколебался, все еще раздумывая, как ему поступить. Парень завел мотор и, стрельнув глушителем, резко прибавил газ.
— Садись! Прокачу немного! — весело предложил он.
Мишка сделал шаг к мотоциклу и, глядя на прикрытый фуражкой затылок, сунул руку за пояс. Он воровато оглянулся по сторонам, подошел к парню вплотную. Поспешно вытащил из-за пояса парабеллум. Натренированным движением нанес по затылку два страшных удара рукояткой. Схватил обмякшее тело, взвалил на плечи и рысцой побежал к старому дубу. Здесь он опустил его на землю и сильно ударил несколько раз лицом о дерево. Убедившись, что узнать теперь парня невозможно, Мишка сдернул с него кожаную куртку, обшарил карманы брюк, переложил их содержимое вместе с документами в свои карманы. Затем, с трудом поворачивая безвольное тело, напялил на него свой пиджак и плащ, засунул в карман справку об освобождении из лагеря на имя Михаила Донорова и только после этого занялся мотоциклом. Он разогнал его прямо на дерево и отскочил в сторону. Мотоцикл как-то боком врезался в дуб и упал рядом с хозяином на мерзлую землю. Мишка открыл крышку бензобака, полился бензин, пропитывая землю и одежду мертвого парня. Отойдя на безопасное расстояние, Мишка чиркнул спичку. Пламя охватило и мотоцикл и человека, окончательно уничтожая следы преступления…
…На Сахалине все сошло гладко. Прописку ему оформили, дали комнату в общежитии, и зажил Мишка Доноров в рыболовецком совхозе, прикрывшись, как маскировочной палаткой, документами бывшего фронтовика Николая Шпака. Постепенно он успокоился. Теперь ему не мерещились по ночам чекисты, он не попадал к ним в засаду, устроенную в его собственной комнате. Жизнь Мишки стала входить в нормальную колею. Временами у него появлялась уверенность, что здесь его никто никогда не найдет, прошлое должно отойти в небытие. Для большей страховки он в один из своих отпусков съездил на родину Николая Шпака и, потолкавшись несколько дней по районному центру, узнал подробнее, что собой представлял бывший хозяин паспорта. После этого он вернулся на Сахалин и несколько лет не показывался на Большой земле.
Полковник достал из стола заключение судебно-медицинского эксперта, где тот подробно описывает характер нанесенных в затылок ударов, — по его мнению, это сделано рукоятью пистолета — и зачитал его Донорову.
Тот молча слушал, пытаясь собраться к новой схватке. «Так, все замыкается на Шпаке», — решил он. Два убийства, одно от другого отделено почти двадцатью годами. Это должно смягчить вину. Если сейчас прекратить сопротивление, признать и это убийство — следствие закончится, перестанут копаться в прошлом, будет приговор, и все кончится благополучно: тюрьмой. Хорошо хоть, про плен нет разговоров, черт знает, до чего бы они там докопались. Нет, надо кончать с этим, признаваться и замыкать кольцо на Донорове-Шпаке.
— Думаете, как выскользнуть и на этот раз? — услышал Мишка слова полковника.
— А чего выскальзывать, так оно и было, — согласился Доноров довольно спокойно.
— Значит, вы признаете, что убили Николая Шпака и, воспользовавшись его именем, на протяжении всего этого времени скрывались?
— Да, признаю!
— Подпишите протокол допроса.
Мишка расписался, не читая. Теперь ему хотелось побыть одному, чтобы хорошенько все продумать. Можно считать, что следствие закончено, надо готовиться к суду. Хорошо бы попался толковый адвокат. Эх, то бы золото, что он собрал за войну! Защитник бы из кожи лез! Пропало золото, пришлось бросить в болото, когда неожиданно на отряд напали партизаны. Мишка бежал, обезумев от страха. Он не заметил, как под ногами начала чавкать вода, и опомнился лишь тогда, когда стал проваливаться в болотную жижу по колено. Черная эсэсовская шинель намокла и мешала бежать, а сзади настигали выстрелы и крики. Мишка сбросил шинель, и ее сразу засосало болото. Только на другой стороне, на сухом берегу, Доноров немного пришел в себя от пронизывающего холода и вспомнил про шинель. Вспомнил и завыл от отчаяния и злости, как волк, потерявший своего детеныша. В шинели, по всей ее подкладке, были пришиты золотые вещи и монеты. Их было много, поэтому-то шинель имела солидный вес и сразу пошла ко дну.