Дело
Шрифт:
Мне казалось, что, по мнению Брауна, ректор тут не то сплоховал, не то снебрежничал. Когда Кроуфорд спросил меня о юридической стороне дела, я ответил, что особенно беспокоиться им не о чем. Какое-то время я смогу помочь им держать старика в рамках. Если он обратится к своим поверенным, они, безусловно, не дадут ему затевать это дело. Он мог, конечно, связаться с какой-нибудь недобросовестной адвокатской конторой, если бы у него хватило пороху, но я просто не представлял себе, чтобы человек девяноста четырех лет — пусть даже сам Гэй — мог бы затаить против кого-то злобу на такой долгий срок.
— Я только тогда уверюсь, что эта беда миновала нас, когда мы отстоим по нему в капелле панихиду, — проговорил
Глава XVII. Никаких обязательств
Спустя несколько минут мы с Мартином уже катили на такси по Бэйтмен-стрит к дому Лестера Инса. Мартин спросил, не показалось ли мне, что, когда спор наш принял острый характер, Браун все усилия направил на то, чтобы удержать ректора на должной высоте. Да, согласился я. Еще немного, — возможно, хватило бы одного разговора с Гетлифом, — и ректор решит, что дело следует пересмотреть.
— Значит, что касается большинства — дело в шляпе, — сказал Мартин. — Но, — продолжал он, — такой поворот дела нам совсем не на руку. Как ты считаешь? Они сделали ошибку, не предложив пересмотр, как только об этом попросили три-четыре человека. На этот раз Артур, против обыкновения, просчитался. Если мы сумеем собрать большинство и заставить их подчиниться, это даст нам в руки лишний козырь — им придется считаться с этим фактом, когда они начнут пересмотр дела. И нас вовсе не устраивает, чтобы они согласились на этот пересмотр в виде одолжения.
Стоя на тротуаре Бэйтмен-стрит, мы слышали смех и говор гостей, танцевавших на третьем этаже. После того как я позвонил, шум не утих, и шагов по лестнице слышно не было. Пришлось позвонить несколько раз, прежде чем Инс сошел вниз и впустил нас. Из прихожей на темную мокрую улицу упал свет. «Хэлло, Лью!» — сказал Лестер Инс. В передней стояли две коляски, пахло пеленками и молоком. Поднимаясь по ступенькам узкого и высокого старинного особнячка, мы с Мартином разговаривали шепотом.
— Можете не беспокоиться, — сказал Инс, ничуть не понижая голос, — сейчас хоть из пушек пали, их не разбудишь.
Краска на стенах кое-где облупилась, перила лестницы шатались. Их четверо детей спали, «рассованные», как выразился Инс, по первым двум этажам. Этот ветхий дом целиком принадлежал ему, он только сдавал внаем полуподвальный этаж. Когда мы вошли в комнату, где происходило веселье, мне — да и Мартину, вероятно, тоже — показалось, что мы снова попали на вечеринку в провинциальном городке, как в дни нашей скудной юности: на столе пивные бутылки, граммофон в углу, очищенная от мебели и битком набитая танцующими парами комната, которая в те времена служила бы спальней хозяевам дома. Разница заключалась лишь в том, что вместо граммофона у Инса был элегантный проигрыватель и танец был сугубо современный, лихой.
Инс взял со стола стакан с пивом, осушил его с удовольствием, так что улыбка разлилась по его широкому бледному лицу, и, сказав: «Ну, этого пропускать я никак не намерен!» — поманил пальцем хорошенькую молодую женщину и начал энергично крутить ее по всей комнате. Жена подмигнула ему. Самый воздух здесь — вокруг Инса уж во всяком случае — был насыщен желаньями, страстью, бесшабашным весельем.
Я подумал, что Инс, так же как и его жена, — пожалуй, даже в большей степени, чем она, — старается не показать своего происхождения. Только обман его был направлен, так сказать, в обратную сторону. Вместо того чтобы стараться сойти за человека более знатного, чем он был в действительности, он, казалось, стремился к противоположному. Он был сыном врача, родился в самой гуще буржуазной интеллигенции,
Как это ни странно, подделываясь под людей, стоящих ниже их по социальной лестнице, Инсы нисколько не интересовались политикой. В прежние годы я нередко встречался с великосветскими радикалами, добросовестно называвшими друг друга «Дэс», и «Пат», и «Бэрт» и внимательно следившими за собой, чтобы, не дай бог, не поставить на конверте титул. Но это было совсем не то. Не было это и «сближением с народом». Между прочим, Инсы даже не трудились голосовать. Об интеллектуальном протесте они и не думали. Просто они чувствовали себя свободней, оторвавшись от своего класса.
По-видимому, их это устраивало. Если в этот вечер они и не были счастливы, то, во всяком случае, очень удачно притворялись счастливыми. После каждого танца Лестер Инс выпивал бутылку пива. У него было мощное телосложение человека, занимающегося спортом, — этим он несколько напоминал Мартина, — и пиво не оказывало на него никакого действия. Когда он танцевал с женой, было очевидно, что она держит его под башмаком, чем он очень доволен. Некрасивая, с приплюснутым носом, уютная, она казалась ему такой привлекательной, что, следя за ними, мы вчуже чувствовали ее обаяние. Температура в комнате — и в прямом и в переносном смысле слова — неуклонно поднималась. То и дело кто-нибудь из молодых профессоров исчезал куда-то, прихватив с собой даму. Были тут и супружеские пары, и аспиранты, падкие на девушек, и интеллектуального вида девушки, падкие на аспирантов. Я задумался над странным id'ee recue [16] , любезным сердцу военных, бизнесменов и представителей света, что люди науки гораздо более холодны по натуре, чем сами они. Если в этом вопросе возможны какие-то обобщения, то мои наблюдения говорили как раз об обратном.
16
ходячим мнением (франц.).
Еще в такси Мартин сказал мне, что вам нужно будет поговорить с Инсом. Момент для этого был не слишком подходящий, но, ввиду «неустойчивости» Кроуфорда, другого могло и не подвернуться. Поэтому, после того как мы с час пробыли на вечере, Мартин перехватил Инса на лестничной площадке и кивнул мне.
— Мне назад к жене ужас как хочется! — сказал Инс.
— Одну минуту, — проговорил Мартин. Затем он сказал безо всяких обиняков, что письмо Гетлифа «наделало переполоха» и что ему нужен еще один только голос.
— До чего же у вас односторонний ум, Марти! Просто сил никаких нет!
— Не сказал бы, — ответил Мартин, — а как все же…
Инс выпил много пива, но пьян он не был, только пришел в веселое расположение духа. Он постоял в раздумье, чуть расставив сильные ноги, потом сказал:
— Ничего не выйдет. Я в этом не участвую.
— Знаете ли, так просто отмахнуться от этого вы не можете.
— Черта лысого я не могу!
Я его знал мало, но мне всегда казалось, что в душе он человек порядочный, надежный и здравомыслящий. Меня поразило, что он говорил тоном, в котором звучало не только легкомыслие, но и бессердечие. Я сказал ему, что очень удивлен.