Демид. Пенталогия
Шрифт:
– Готово! – Демид обернулся к Степану и улыбнулся. Физиономия его теперь была такой же пестрой расцветки, как и у Степана. – Хороший тракторок, между прочим. Если насиловать не будешь, лет десять протянет.
– Спасибо. – Степан протянул руку Демиду. – Ты, я смотрю, разбираешься. Надолго приехал?
С задней мыслью, конечно, вопрос. Если уж этот Демид такой специалист в механике, попросить его наладить циркулярку. И шкив у генератора в сарае на ладан дышит. А что, все равно Демид ничего тут не делает, пускай хоть какая польза от него будет. Кстати, и бензопилу перебрать бы не мешало...
– Ты планы-то подожди строить. – Дема
– Ну как? – Степа не ожидал такого поворота. – В каком смысле – расплачиваться? Мы ж соседи. Да и коллеги, в некотором роде, оба с университета. Просто по-христиански, в конце концов... Неужто не поможешь?
– Ладно, ладно, шучу я. – Дема примирительно помахал рукой. – Только платы все равно потребую. Информации потребую. Знать мне кое-что нужно.
– Об Елене, что ли? – догадался Степан.
– И о ней тоже. Ты водки-то, поди, не пьешь?
– Бог миловал. Не потребляю зелье проклятое.
– Тогда кваску тяпнем. Пойдем в холодок, а то у меня уж мозги от жары расплавились. Поговорить нужно.
Неизвестно, откуда о сем факте прознал Демид, но квасок у Степана действительно был. Отменный квасок, прохладный, забористый, с хренком. По первой кружке хватанули залпом – аж зажмурились, так в нос шибануло. Вторую кружку пили не спеша.
– Квас-квасок, мирское пиво... – произнес с растяжкой Демид. – Ты ведь, Степан Борисыч, человек образованный. Тебе бы людей грамоте учить. Истории, философии. А ты землю пашешь. Где ж тут историческая правда?
– А в том правда-то и состоит! – Степа болезненно дернулся – не первый, видать, Демид пнул в больное место. – И образование мое вовсе не мешает мне труд свой к землице-матушке прикладывать. Ведь сила-то вся от земли идет! И сам Лев Николаич, бывало, за сохой хаживал. А кроме того, нравственность народная... Кто о ней радеть будет, если не мы – волей Божьею просвещенные? Ведь до чего духовность народная запущена, оно и смотреть-то больно!
– Тебе, мил человек, больше пристало бы духовную семинарию закончить, – сказал Дема. – Ведь то удел священника – нравственность от перекосов выправлять, а не удел тракториста.
– А вот это ты зря! Ведь ты вспомни, кто до революции-то за порядком в сельской общине следил? Не поп-батюшка, никак нет. Сам народ обычаи берег, традицией жил, не допускал богохульства и безобразий. Что было хуже осуждения народного? Пожалуй, ничего. Как мирянину в селе показаться, если он вечор был выпивши, куражился и сквернословил? Шел после этого он по околице, глаз не подымая, грех свой ощущал и замаливал. А нынче? С четырнадцати лет уж водку пьют, с пятнадцати лет все девчонки брюхаты. Вот уж поистине – грехи наши тяжкие!
– И что же собираешься ты предпринять в условиях такого всеобщего падения нравов и разврата?
– Только образом жизни своей могу я пример подавать...
Демиду не раз приходилось встречать таких идеалистов, как Степан. Можно, конечно, было и пожалеть их – упертые в свою неосуществимую мечту, они редко преуспевали в жизни, подвергались насмешкам и даже лишениям, и понимание чаще всего находили лишь в узкой среде подобных себе единомышленников. Но Демид в чем-то даже завидовал таким. Цель – вот что у них было! Цель и светлое будущее на горизонте. У Демы не было цели. Не было прошлого – он забыл его. Сам забыл и предпринимал отчаянные попытки, чтобы не
И он надеялся достигнуть берега. Более того, он был уверен, что пройдет время – и он встанет на теплом и сухом месте, отряхнет свою шерстку, пробарабанит лапами на пне свою песню победы и пойдет спокойно делать свои заячьи дела. В этом и был стержень существования Демида – он был дичью, но он надеялся (знал) что сумеет всех переиграть.
Он не хотел крови. Но не стоило играть с ним.
Дема был очень опасным зайцем. Он был смертельно опасной дичью, которая могла разорвать на куски любого охотника. А охота на него уже началась. Пока не было явных признаков сплошной облавы. Он не мог понять еще, кому он так сильно досадил в этой (или прошлой?) жизни, но рога вдали уже трубили, собаки надрывались от лая в предвкушении бега, и охотники драили ружья, рассказывая друг другу байки о том, сколько зайцев они настреляли в прошлом сезоне...
На такого зайца они еще не охотились.
– Ты счастлив, Степан? – спросил Дема. – Ты достиг внутренней душевной гармонии?
– Внутренней? – Похоже, Степан был озадачен самой постановкой вопроса. – Внутри, мне кажется, у меня все в порядке. Но только думается мне, что внутреннее – не столь важно. В том есть определенная гордыня – тешить свое Эго, холить его, приводить его к идеальному образцу, придуманному чужими людьми. Я же не буддист, я православный. Как я могу быть счастлив, если люди вокруг бедны, несчастливы, суетливы и некультурны? Может быть, в том и состоит счастье для меня – видеть, как прорастает хотя бы маленькое семя нравственности, зароненное в иные души моими руками. А в себя уходить... Нет, это не для меня.
– Ну и как, получается?
– Что?
– Семена заранивать?
– Да не очень пока. – Степан развел руками. – Текучка бытовая заедает. Сам понимаешь, то одно по хозяйству, то другое. И поговорить-то порою не с кем. Дойдешь вечером до кровати, бух – и без сознания. – И каждый раз даешь себе слово: завтра открываю кружок, детям буду рассказывать об истории российской. И каждый раз стыдно перед самим собою...
– А у меня все наоборот, – сказал Демид. – Индивидуалист я и эгоист, что уж тут скрывать. И мечтал бы полностью уйти в себя, и заниматься своим Эго, и развивать его, и превращать в образец, да только не получается ни черта. Внешняя жизнь не дает… Только расслабишься, только вздохнешь спокойно, тут же налетает ураган чужих человеческих страстей, хватает мое бедное, изжеванное и потасканное Эго за шкирку и кидает его в самый водоворот. А там – только успевай поворачиваться. Какая уж там гармония...
Минут пять сидели молча. Каждый думал о своем.
– Ты чего хотел узнать-то? – проснулся первым Степан.
– Как Лека здесь жила? Что делала?
– Что я за ней, шпионил, что ли? У самой нее и спроси.
– Мне сторонний взгляд нужен. Тем более такой, как у тебя. Неравнодушный.
– С чего это ты решил, что неравнодушный?
– А то я не вижу! Сохнешь по девчонке-то. Только напрасно, я тебе скажу. Она нравственность поднимать не будет. Она – крепкий орешек, вещь в себе. Расколоть ее – все зубы обломать.