Демид. Пенталогия

Плеханов Андрей Вячеславович

– Как ее зовут? Цзян?
– Лурдес затушила сигарету в пепельнице и решительно поднялась с места.
– Я поговорю с ней.

– Лурдес! Нет!

Я еще мучительно просчитывал в голове варианты разговора с Анюткой, думал, как объяснить ей, что бывает такое в жизни - неразделенная любовь, и что мы будем друзьями всегда, и что Лурдес такая замечательная, и что Анютке нужно найти себе хорошего парня, только не этого козла из китайского ресторана, что она такая красивая и хорошая и мы с Лурдес никогда не оставим ее… А Лурдес уже подошла к Цзян, и что-то сразу сказала ей, и что-то

протянула ей на ладони. Я не видел, что.

Анютка хотела отвернуться - я видел это. Она не хотела ударить Лурдес - Лурдес была слишком красива, чтобы у неизвращенного человека возникло желание ее ударить. Анютка просто хотела отвернуться и заплакать навзрыд. Но она не сделала этого. Она схватила то, что дала ей Лурдес, и впилась в это глазами. Она рассматривала это, а Лурдес что-то тихо говорила ей на ухо.

А потом Анютка спросила что-то. И Лурдес ответила. Анютка улыбнулась. На меня она не смотрела. Лурдес достала из кармана платочек и начала вытирать слезы с лица Цзян. Цзян стояла терпеливо, лишь иногда плечи ее вздрагивали - как у ребенка, который уже перестал плакать, но все еще всхлипывает.

Музыканты негромко играли медленную мелодию. Цзян взяла за руку Лурдес и повела ее в центр зала. Она положила ей руки на плечи, нежно прикоснулась губами к губам Лурдес и закрыла глаза.

Они танцевали, и я не мог оторвать от них взгляд. Все в зале бросили жевать и смотрели на них. Они медленно кружились, они были заняты только друг другом.

Они трогали друг друга и что-то шептали друг другу. На меня они не смотрели.

Ревность уколола меня в сердце. Сладкая боль. Я любовался ими -двумя изумительно красивыми созданиями. Лурдес была чуть выше Цзян. Она тоже была маленькой и хрупкой - моя Лурдес. Она была гибкой и сильной, как и моя Цзян. Они были похожи на сестер - красивая китаянка и красивая испанка. А еще они были похожи на любовников.

Музыка закончилась. Все захлопали. Скрипач церемонно поклонился, шаркнув смычком по полу. Лурдес шла ко мне и вела за собой Цзян. Пальцы их переплелись. Только Цзян по-прежнему не смотрела на меня. Взгляд ее плыл, губы подрагивали. Она крепко сжимала в кулачке то, что дала ей Лурдес.

Они сели. Я взял бокалы и наполнил их рубиновым вином.

– Выпей, Цзян, - сказал я.
– Пожалуйста.

Она не ответила мне.

– Что ты ей дала?
– спросил я Лурдес.

– Посмотри. Посмотри сам.

Я взял руку Анютки и разжал ее кулачок. Она не хотела отдавать мне это, она бросила на меня испуганный взгляд, словно боялась, что я отниму это навсегда.

На ладони ее лежал маленький блестящий цилиндр. Я взял его и поднес к глазам.

Это была игрушка, но ее можно было назвать и украшением. Кулон. В вытянутом цилиндре из хрусталя находился золотой китайский дракон - длинный, тонкий, чешуйчатый, с четырьмя когтистыми лапками. Гребень шел вдоль всего его извилистого тела.

Я перевернул кулон, и золотистый мелкий дождь медленно поплыл вниз в прозрачной жидкости, переливаясь мельчайшими драгоценными крупинками.

Сердце у меня защемило. Я никогда не видел таких красивых игрушек.

– Что это?

– Это подарила мне мама, - в больших

темных глазах Лурдес жила печаль.
– Моя мама умерла, когда мне было одиннадцать лет. Она подарила мне это, когда уходила…

– А теперь ты подарила это ей?

– Да.

– Мигель… - Цзян неуверенно водила пальцем по столу.
– Надо что-то говорить, да?

– Ты хочешь что-то сказать, Цзян, солнышко?

– Я не знаю… Мне кажется, я забыла испанский. Я могу говорить это по-китайски.

– Хорошо.

Цзян произнесла какую-то фразу на своем языке. Она звучала, как печальный звон колокольчиков на ветру.

– Что это значит?

– Она хорошая. Она очень хорошая, твоя девушка. Я влюбилась бы в нее, если бы не любила тебя, Мигель. Это плохо?

– Я не знаю.
– Я качнул головой.
– Не знаю, что для тебя плохо и что хорошо, Цзян. Я люблю тебя, ты знаешь это. Но я люблю тебя совсем по-другому, чем Лурдес.

– Ты не хочешь со мной спать. Я знаю.
– Цзян взяла за руку мою девушку.
– Лурдес, а ты хочешь спать со мной?

– Да. Я хочу тебя, Цзян. Но это не было бы правильным. Спать с женщиной - это не даст тебе настоящего счастья, Цзян. Я уже делала так. Это не любовь. Это бегство от любви.

– Я рада, Мигель, что ты нашел свою девушку, -

сказала Цзян.
– Лурдес, он очень любит тебя. Он сходил с ума по тебе. Он провел ночь с половиной девчонок нашего городка. Он - caballo [Жеребец (исп.).], этот Мигель. Но он все время думал о тебе. Полынь выросла в его сердце.

– Полынь… - Лурдес провела рукой по груди.
– В моем сердце, кажется, тоже что-то выросло. Только не строй иллюзий, девочка. Я ведь шлюха. Ты это знаешь?

– Нет, - сказала Цзян твердо.
– Ты не имеешь права говорить так про себя. Ты просто искала - так бывает. Ты искала свой путь. Очень трудно найти свой путь. Мне казалось, что я нашла его. А теперь… Теперь я не знаю, что мне делать. Мне будет плохо без вас. Мне было бы плохо без тебя, Мигель. А теперь будет плохо еще и без тебя, Лурдес. Es la perdida doble. La dolor doble.[ Двойная потеря. Двойная боль (исп.).]

– Ты будешь с нами.
– Лурдес посмотрела на меня.
– Ты ведь не против, Мигель? Мы снимем большую квартиру, и у тебя будет своя комната, Цзян. Мы сделаем это - почему бы и нет?

Я хотел сказать, что она с ума сошла. И что бедная Анютка тоже сойдет с ума, если будет жить с нами и видеть, как мы голые ходим по квартире, и целуемся, и нежно смотрим друг на друга, и занимаемся любовью в каждом углу. Она будет хотеть нас обоих. И кончится это плохо.

Это было по меньшей мере неправильным. И Лурдес, умная, опытная (может быть, более опытная, чем мне того бы хотелось), не могла предложить это просто так. Либо она имела какие-то виды на Цзян, либо просто ее устраивало делить постель с другой девушкой. Лурдес была бисексуалом, и, наверное, ей мало было только мужской любви. Она хотела довершить наш треугольник. Если бы Цзян жила с нами в одной квартире, она оказалась бы в нашей постели - в первый же вечер. Это не вызывало у меня никакого сомнения.