Демидовы
Шрифт:
За сотню верст до Санкт-Питербурха Демидову встретилась партия пленных шведов. Шли они стадом, оборванные, башмаки стоптаны; невесело поглядели на Демидова.
— Эй, служивый, куда гонишь? — крикнул заводчик конвоиру.
— В Новгород, а то и дале, — отозвался солдат и приостановился. — А что, подорожный, нет ли табачку?
— Я не табашник! — насупил брови Демидов. — Тем делом не занимаюсь. Эй, робята, а есть ли среди вас плавщики железа?
— Тут всяки есть; а што табачку нету — жалость едина; а ну, чо стали? Пошли! — засуетился солдат.
— Стой! — крикнул Демидов и соскочил с тележки. — Табачку нет, а деньги дам — купишь. — Никита полез в штаны, достал алтын, дал солдату. — Чьи и куда
— Тут всяки есть, — повторил солдат, — а гоню я в деревнюшку Александры Даниловича Меншикова… Вот и проси его…
«Дойду до Меншикова, упрошу», — решил Демидов и погнал коня.
Место пошло ровное: по сырой равнине стлался вереск да чахлый, мелкий ельник. Над болотинами дымился туман. Города так и не было. Лес оборвался у Фонтанки-реки; на мутной воде раскачивался жидкий паром. Дорогу загородил шлагбаум. Из будки вышел солдат с алебардой и спросил у Никиты подорожную.
Туляк всмотрелся в алебарду и признал:
— Эк, моей-то работенки! А подорожной-то у меня и нет.
Солдат, в раздумье поглядывая то на паром, то на проезжего, решительно отрезал:
— Вертай назад! Без подорожной не пущу!
Ехать бы Демидову назад, но, на счастье, в ельнике затрубили охотничьи рога, залаяли псы. На дороге на рыжем коне показался конник и поскакал к реке. Солдат застыл.
На всаднике был плащ черного сукна, ветер трепал полы, перья на шляпе развевались. По скоку и ухватке Демидов похвалил:
— Добр, молодчага!
— Да ты тише! То сам генерал-губернатор Санкт-Питербурха Александр Данилович Меншиков.
— Ой ли! — схватился за бороду Никита и просиял: — Вот те и подорожная…
Конник подъехал к шлагбауму. Никита Демидов снял колпак и схватил коня за повод.
— Кто? — Меншиков, подбоченившись, ловко сидел на коне; скакун нетерпеливо перебирал ногами.
Демидов поднял плешивую голову:
— Александр Данилыч, али не признал? Да я о пушках докладать к царю еду.
Генерал-губернатор прищурил наглые серые глаза и вдруг просиял:
— Демидыч! Вот здорово, ко времени приспел! — Он соскочил с коня и обнял туляка.
Солдат живо поднял шлагбаум, из караулки выскочили паромщики, дюжие парни, и перевезли их на другой берег.
Демидов недовольно поглядел на илистую речку, низкие берега, хмурое небо, поморщился:
— Не нравится мне, Александр Данилыч, тут, чухонский край!
— А ты приглядись-ка, — Меншиков разгладил пушистые усики. — Рядышком тут океан-море, дорожка славная, торговлишку заведем… Будешь торговать?
— Кто торговать, а я железо робить должен, — деловито отозвался Никита.
— А деньги где возьмешь? — поднял глаза Меншиков. — Деньги — вещь нужная.
— Верно, — согласился Демидов, — деньги — вещь нужная. Кто их не любит? Без них как без рук…
Паром пристал к берегу. Вдаль шла прямая просека. Меншиков махнул рукой:
— Невская першпектива. Ты куда?
— А мне бы в корчму али на заезжий…
— Да нет, ко мне жалуй, Демидыч.
Дом губернатора стоял неподалеку от Невы, строен из дерева, крыт тесом, вместителен. В доме хозяйничали румяные бабы-новгородки, в горницах чистота, много бархата и шелка. Жил Александр Данилович по-холостому, но Демидову по слуху известно было, что есть у губернатора одна зазноба, проживает она в Москве… Во дворе — рубленая баня, — губернатор любил крепкий пар. Утомленный государь частенько наезжал в баню. В бане из дубовых пластин слажена была купальня — просторная и удобная. С дороги губернатор зазвал Демидова в баню. В купальне вода теплая, и после хлестанья веником хозяин и гость уселись в купальне, им положили широченную доску, на нее поставили вино и закуски. Александр Данилович пил, не моргая глазом, не морщась, закусывая снедью, и отдувался: в теплой воде тело наслаждалось.
Демидов
Насытившись, Никита сказал губернатору:
— Данилыч, ты бы мне пленных свеев отпустил, кои на литье способны.
Меншиков опорожнил кубок, прожевал кусок говядины, спросил просто:
— Сколько дашь?
Никита поскреб бороду:
— Мы народ бедный, заводишко…
Но губернатор перебил:
— Ты, Демидыч, не виляй хвостом… Цена?
— Ух ты какой! — Глаза у Никиты вспыхнули. — Был бы народ, а то людишки дохлые, до Каменного Пояса, поди, не дойдут, сгинут.
— Ну, ты, брат, мертвого работать заставишь. Знаю тебя!
— Ох, не прижимай, Данилыч!
— А кого прижать, ежели не тебя…
По бане гуляло тепло, от сытости напала сонливость, у Никиты слипались глаза.
Никита Демидов поджидал из Невьянска сына с железной кладью. Вешние воды отшумели; Акинфка, наверное, уже сплыл по Чусовой. В ожидании сынка туляк расхаживал по Санкт-Питербурху и присматривался к поспешной стройке. Река Нева разбилась на множество рукавов и в устье разлилась широко. По лесам, болотам да топям стояли одинокие рыбачьи хижины. По буграм и холмам серели редкие мызы; в низинах народ боялся селиться: при моряне вода в Неве-реке поднималась буйно и заливала хижины. Рыбаки и те при буйном водополье спасались на лодчонках на Дудергофские горки. На Заячьем острове, по-свейски именуемом Ениссари, новгородские плотники рубили крепость. Народу на постройке было много, согнали со всех концов отчизны. Работы шли спешно; на островке, как по щучьему велению, росли бастионы: государев, Трубецкого, Меншикова, Зотова и других царских сподручников. И бастионы те прозывались так потому, что за работой надзирали эти государственные мужи. В крепости строилась церковь во имя апостолов Петра и Павла, и церковь ту заложил сам царь.
Однако на крепостных работах не хватало ни плотничного инструмента, ни землекопного, а того хуже — мало имелось тачек и телег, и люди таскали землю в полах своего кафтана, бревна тащили волоком, а землю рыли зачастую руками. Земля для крепостных валов нужна была сухая, а кругом простирались болотная тина да мох; поэтому таскали издалека.
Такая же работа шла и по другим местам. Тысячи людей рубили здесь городовое строение, рыли, гатили, крепили, мостили. Великое множество крестьян: дворовых, архиерейских, монастырских, помещичьих и просто беглых, каторжных — робили тут, ютясь в смрадных мазанках, землянках, бараках, а то и просто в шалашах, в которых стоял изнуряющий холод. Кругом полегла топь, донимала сырость, а в теплое время — комары и гнус. От слякоти-мокряди, болотной жижи развелись лихоманки, трясовицы, вереды, ломотье в костях. И после тяжкой работы и в болезнях не залеживались в землянках и шалашах. Гнали на работу беспощадно. По целым месяцам работные не видели хлеба, который и за деньги нельзя было добыть в этом пустынном краю. Мерзли в землянках, ели капусту да репу, страдали от поноса, пухли от голода, от цинги гноились десны. К тому же лихие начальники безмерно воровали, лихоимничали.
Не выдержав нечеловеческих тягот, многие убегали, но их ловили, били кнутом, ставили на еще более тяжелые работы, а когда и от этих работ убегали, снова ловили, рвали ноздри и ковали в цепи. Между тем болезни усиливались с каждым днем, лекарей не было, да и не до того было. Одно лекарство быстро шло в ход: аптекарь Леевкень пустил в ход водочную настойку на сосновых шишках; настойка была дорога, но расходилась быстро; народ пил от болезней и от горя.
По городским улицам-просекам часто тянулись дровни, груженные мертвецами, завернутыми в рогожу; их везли куда-либо на болотистое кладбище, где, как падаль, сбрасывали в общую яму.