Демидовы
Шрифт:
Старик долго рассказывал о дочке, постепенно затихая. Вздохнул:
— Что-то слабость одолела, малость сосну…
Весь день и всю ночь отмалчивался старик. Пришел кат, принес хлеб и воду. Мутный свет фонаря слабо осветил угол: раскольник лежал скорчившись, лицом к стене. Кат ткнул ногой его тело.
— Ишь ты, никак отошел! — удивленно сказал он.
Кержак и Сенька застыли: ничто не нарушало молчания. Кат опустил лохматую голову, поскреб затылок.
— Поди, господу богу теперь у престола жалуется. Руки-то наши по
Кат погасил светец; гремя подковами по каменному полу, ушел. Покойник стыл на соломе. Кержак прижался спиной к сырой стене и не отрывал от мрака глаз: поминутно спрашивал:
— Сенька, спишь?
— Не…
— Не спи, Сенька, — просил кержак. — Боязно. Крыс да покойников боюсь.
— С чего? Плетей не убоялся, а тут…
Кержак подтянулся к Сеньке поближе, тяжело дохнул:
— Смерти не страшно, а мертвяков боюсь.
Сенька лежал на гнилой соломе.
— А ты чуешь, — сказал он, — кат ушел, а я крест подобрал.
Прошло три дня, кат приносил еду и питье, но покойника не убирал. По узилищу поплыл тошнотворный душок. Кержак не сводил глаз с угла, томился. Сенька говорил:
— Ишь как по жадности напугался Демид, мертвяка — и того на цепи держит. Убоялся, как бы руду осподу богу не отдал.
Кержак угрюмо сказал:
— Ты молчи. Покойник — он, брат, все слышит. Эх, убечь бы отсюда! Худо нам, Сеня, будет. Ой, худо! Чую, зверь Демид затеял страшное…
Сеньке Соколу на сердце пала тоска; он скрипнул зубами:
— Пусть сказнит лютой смертью — не покорюсь я!..
— Слышь? — Кержак схватил Сеньку за руку. — Сюда идут…
По каменным ступеням гремели подкованные сапоги. Гудели глухие голоса. Дубовая отсыревшая дверь заскрипела на ржавых петлях, распахнулась. В подвал шагнул кат, в его руках потрескивал смоляной факел. Уродливые тени метались по стене. Из-за спины ката вышел грозный хозяин Никита Демидов. Он стоял, широко расставив крепкие ноги. Густые черные брови на переносье хозяина сошлись, взгляд был тяжел, Демидов погладил курчавую бороду:
— Ну, здорово. Довелось-таки свидеться. Сенька, пошто забыл наш уговор?
Сокол энергично поднял голову, озорно отозвался:
— Здорово, ворон! Терзать пришел?
— Разве ж так встречают холопы своего хозяина? — хмуро вымолвил Никита.
— А зачем на цепи, как зверей, держишь? — закричал кержак и угрожающе загремел кандалами. — Пошто упокойника не хоронишь?
Демидов сощурил глаза; в узких темных щелях горели злые огоньки.
— Не к чему тревожить, истлеет и тут… А вас судить буду — я вам судья и бог. Свети! — Голос его прозвучал сурово.
Кат поднял факел. Кандальники сидели рядом, оба бородатые, бороды грязные, спутанные.
— Встань! — Крикнул Демидов кержаку. — Почему дважды бегал? Пошто хозяину разор чинил да смуту средь народишка сеял?
— Уйди! —
— Ишь ты, не угомонился. Храбер! — усмехнувшись, сказал Никита, и по его голому черепу пробежали мелкие складки. — Не грози, не убьешь! Силенкой и меня бог не обидел! — Он сжал увесистые кулаки и повысил злой голос: — Ух, и накажу тебя!
— На это ты мастер! — не унимался кержак. — Изобьешь, а после что сробишь со мной?
— А после того, как бит будешь, камнем закладут…
Кержак молча опустил голову, руки его дрожали. Демидов судил Сеньку:
— Тебе, Сокол, смерть пошлю особую, а какую — сам узнаешь…
Сенька сидел по-татарски, подбоченился, не повел ухом и опять озорно отозвался:
— От тебя, хозяин, иного не ждал. Казнить ты наловчился. Может, скажешь, какую кончину надумал, а?
На темном сухом лице Демидова обрисовались скулы. Орлиный нос раздулся, как у стервятника. Он ткнул твердым перстом:
— Ин, будь по-твоему, скажу. Стравлю тебя волку…
— Эх, жаль, а я-то мыслил: получше что придумаешь, — насмешливо сказал Сенька.
— Сатана! — плюнул Демидов и круто повернулся спиной к кандальникам. — Свети!
Кат забежал вперед и осветил дорогу. Демидов медленно, грузно поднимался по ступеням. Борода его тряслась, губы пересохли…
— Казню…
Кат, сутуло опустив плечи, как пес, покорно пошел за хозяином…
Кержака били плетью в каменном тайнике. Кат свирепел от крови, а кержак молчал, до хруста сжав зубы. Из носа пытаемого шла черная кровь; в груди хрипело, как в кузнечных мехах. Избитого кержака повязали крепкой веревкой и втиснули в каменную щель. Каменщики стали класть кирпич; кержак понял: конец.
— Пошто вольного человека губите? — хрипло спросил он.
Каменщики работали молча, торопливо; кирпичная кладь росла вверх. Дошла до груди — кержак жадно дышал. По лицу из раны сочилась кровь. Работники не смели поднять глаз: боялись увидеть взор гиблого.
Кирпичная кладь дошла до лица; еще ряд — скрылись глаза, большие, страшные. Из-за клади виднелись волосы, от дыхания шел парок. Каменщики торопливо уложили последний ряд, замазали и, не глядя друг другу в глаза, пошли из подвала…
Из-за каменной клади раздался стон — каменщиков охватил страх…
Сеньку Сокола приковали к чугунному столбу посреди хозяйского двора. Послал Никита нарочного на Ялупанов-остров, затерянный среди трясин. На острове скрывали беглых, заставляли их плести коробье под уголь. Доглядчик как-то поймал на болоте волчонка, посадил его на цепь и растил. Серого дразнили, будили в нем лютость… Этого зверя нарочный должен был доставить в Невьянск…
Нарочный уехал под вечер. В демидовских хоромах горели огни. Сенька Сокол сидел на цепи. Дули ветры, над горами густым пологом легла ночь…