Демидовы
Шрифт:
Хозяин улыбался, постукивал костылем.
Рыжебровый дядька возил Демидова-младшего к правежной избе.
Здесь подолгу раздавались крики и стоны…
В полдень Никиту Никитича везли к столу, слуга подвязывал хозяину салфетку. Ел Демидов-младший жадно, закрыв глаза, громко чавкал. Торопясь проглотить, он часто давился; пищу больной хватал рукой, рвал зубами. В редкой белобрысой бороденке застревали хлебные крошки, кусочки мяса. У стола вертелся пес, поджидая подачек, умильно глядел на хозяина, крутил хвостом.
Демидов подманивал
После обеда хозяин дремал в кресле; нижняя челюсть отвисала, в неопрятном рту торчали пеньки сгнивших зубов. Недремлющий дядька, размахивая руками над остренькой головой хозяина, отгонял назойливых мух.
Вечером кресло-возило с Демидовым-младшим ставили на крыльцо и сгоняли молодух. Они пели песни; небо было тихо, гас закат, и песни были приятны. Паралитик, склонив набок голову, оглядывал женщин.
Стояли белые ночи; белесый свет проникал в горницы и тревожил Никиту Никитича. Грузные каменные своды отцовской палаты давили, и сон приходил не скоро…
В жаркий день над полями стояло марево, парило; петух в палисаднике расхаживал с раскрытым клювом. Из-за гор, погромыхивая, шла темная туча. По дороге серым зверем пробежал пыльный вихрь, и с ним на заводской двор ворвался на вороном скакуне Щука.
Демидов-младший сидел на крыльце в кресле.
— Щука! — крикнул Никита Никитич. — Щука!
Холоп соскочил с коня и, не оглядываясь, подбежал к крыльцу.
Паралитик нетерпеливо стукнул костылем:
— Сказывай, что?
Гонец указал на тучу, взялся за кресло:
— Гроза идет, надо в горницы.
Демидов глянул на Щуку, взор варнака мрачен; хозяин понял.
— Везите в хоромы! — приказал он.
Возило с хозяином вкатили в хоромы; Щука хлопнул слугу по плечу:
— Ты, мил-друг, выйди!
Дядька, топая подкованными сапогами, вышел, осторожно закрыл за собой дверь. В горнице потемнело, в слюдяные окна с тихим шорохом ударили первые капли дождя.
Никита Демидов закрыл глаза, нервно застучал костылем.
— С чем прискакал? — спросил он Щуку.
— Вести привез, хозяин!
Холоп проворно расстегнул на груди рубаху, достал кожаную ладанку, извлек из нее письмо. За окном ударил и раскатился гром. Под каменными сводами глухо отдалось эхо, Демидов вздрогнул, открыл глаза:
— Читай!
Щука прокашлялся, прошелся на цыпочках по горнице, потрогал дверь, закрыл надежно.
Писал брат Акинфий.
«Сей ирод Татищев, — тихо читал Щука, — со своими крапивниками пристал к нам, как смола липучая. Почитая нас, Демидовых, мохнорылыми, сия яичница драченая добилась посылки государева офицера Урлиха… Тебе, братец, ведомо, что народ наш приписной, о чем грамоты имеются в наличии. Такожды сей скорохват и шутила поклеп возводит о сребре…»
Щука поперхнулся, притих. Демидов вытянул гусиную шею, на ней надулись синие жилы.
— Дале
Холоп наклонился и чуть слышно изрек:
— Остальное, господин, на словах. Народишко, что в подвалах башни, жил и не жил! И следа не стало!
Хозяин снова нервно заколотил в пол костылем. Над башенным шпилем сверкнула молния. Ударил гром, раскаты его потрясали окна. Демидов поднял глаза:
— Наказать Бугаю, когда дадут знак, открыть шлюзы.
— Поднимет, не сумлевайтесь…
— А теперь иди! — Никита махнул рукой. — Иди!
В горнице стало совсем темно; хозяин опустил голову; костыль лежал рядом; рука нервно сжималась. Щука легкой, кошачьей походкой вышел из барского покоя.
Верную весточку подал Акинфий Никитич: спустя день в Невьянск наехал горный офицер Урлих. Был он молод; проворно соскочил с брички и пошел прямо в демидовские хоромы. Никита Никитич обрядился в бархатный кафтан, надел завитой парик, отчего казался теперь остроносым и еще суше. Сидел Никита в кресле и зорко поглядывал на дверь. Только что офицер переступил порог, Демидов потянулся к нему:
— Простите мне, гость дорогой, из-за болести я встретить не смог…
На офицере надет зеленый мундир, высокие сапоги — ботфорты, при шпаге, в руках — треуголка. Парик прост, пылен. Офицер щелкнул каблуками, поклонился. Демидов глазами указал на кресло:
— Садитесь, устали…
Гость не заставил ждать, сел прочно:
— Благодарю. От многих наслышался о вас, а видеть не доводилось.
— Вот и свиделись, — улыбнулся Никита. — О Демидовых кто не слышал. Льем пушки отечеству, чай за тем и прибыли…
— Вы угадали. — Офицер оглянулся и сердечно сказал: — У вас тут везде так прочно. Меня это поражает…
Демидов поднял голову и похвалился:
— Навек строились. Отец любил крепко, прочно ладить все. Да и край тут…
— Край дальний, но богатый, — согласился гость.
Демидов посмотрел на заношенное офицерское платье; на загорелых щеках юноши пробивалась щетинка, пышные брови густо срослись на переносице. Хозяин шевельнулся, повернул лицо в сторону гостя. Офицер смущенно опустил глаза: истощенное, желтое лицо стервятника было ему неприятно. В Санкт-Питербурхе и дорогой он наслышался о жестоком характере Никиты, — таким он и представлял его себе. Хозяин предложил:
— Сегодня о деле не будем говорить, сейчас вы отдохнете. — Демидов тяжело застучал костылем.
В горницу вошла черноглазая служанка, молча поклонилась.
— Отведи господина офицера в покой да накажи баню наладить: господин офицер с дороги! — приказал хозяин.
Гость шевельнулся, но Демидов нетерпеливо стукнул костылем:
— Почтите нашу уральскую баню…
Молодка ласково смотрела на офицера. Хозяин прикрикнул:
— Аль не слышишь? Веди гостя в покои!
Служанка поклонилась гостю и раскрыла дверь.