Демиургия
Шрифт:
Орел пролетал над горным ручьем и острым взглядом увидел мышь. Рванувшись быстрее камня, он схватил ее и заглотнул в одно мгновение. Мышь не успела пикнуть и понять, что происходит. Смерть ее не доставила радости орлу. Ему все надоело. Он сел на землю, что делал крайне редко, ибо высь – его дом, а земля – дом тварей ползучих.
Змея была рядом, зашипела гадюка на Орла. Вкусила воздуха она и почувствовала запах крови. Орел взглянул на гадюку и расправил крылья и закричала гордая птица. Взгляды их были устремлены друг на друга. Полуденное солнце пылало над ними, и каждый считал это солнце своим. Напрягла тело гадюка. Взмахнул крылами орел. И устремились они друг на друга, готовые к смерти. В мгновение впилась гадюка в шею царь-птицы, а орел схватил когтями тело змеи и драл его в клочья. Клювом, невероятным усилием, он отцепил змею, отбросив ее в сторону, но гадюка набросилась на орла и стала обвивать его. Душить в объятиях королевы. Напрягал крылья орел, пытаясь расправится, но яд уже начинал действовать. Яд черной гадюки не медлит в смерти. Обвивая тело орла, сдавливая его, с надменным взглядом змея приблизила свои глаза к его. Она шипела, она чувствовала, как силы покидают царь-птицу. Смотрел орел на гадюку полными ненависти глазами. Глаза в глаза. Смертельный поцелуй змеи убивал орла. Но увидела гадюка в глазах орла искру. Этой искрой он ослеплял противников в воздушной битве. Эту искру принял он отца
Не ликовал орел и не праздновал победу, ибо знал, что больше никогда не поднимется в небо. И погиб он от яда змеи. И накрыл он ее черными крылами…
Проект одной реформы
Александр Петрович Меньшиков вошел в здание благородного дворянского собрания в Москве. В Колонном зале давно уже заседали предводители губернских дворянств, собранных по весьма важному и неотложному делу. Гряла реформа, обещавшая перевернуть весь порядок управления землями, складывавшийся веками и уже порядком измененный реформами либерального правительства Его Императорского Величества Александра II. Программа реформы, надо меж тем заметить, носила характер действительно либеральный, прогрессивный и несколько чуждый России. Но «золотой век» русского дворянства закончился. История отвела нашим дворянам немного немало, а 99 лет, и теперь пришло время другого, завершающего этапа этой эпохи России. За эти коротенькие 56 лет, оставшиеся русской короне, необходимо было сделать еще столько много, сколько она, пожалуй, не делала за все время своего существования. Она приступила к реформе сразу, нахрапом, по-русски. «…А коли сейчас свободы не дадим, ждать придется, господа, когда сами возьмут…». Судьбоносная для России фраза, произнесенная в 1856 г. перевернула русскую действительность. В нашем Отечестве пророка нет и не было, и никогда не будет, видимо, поскольку не умеем ценить, что имеем, и кого знаем, а потерявши, как известно, плачем, но Александра II полюбили сразу. «Царь-Освободитель» по-настоящему ли освободил крестьян мало кого интересовало. Но, тем освобождением самым нажил себе врагов. А кого? Крестьян, на сорок лет попавших в кабалу, либералов русских, которые писали «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» и «Россию молодую», русских консерваторов, искренне не понимавших, «на кой мужикам аще и земли» – людей прогрессом не затронутых, но настоящих русских помещиков. Но все-таки реформа носила характер исключительно прогрессивный и, так или иначе, это понимали все. Теперь же для дворян, зачем они и собрались, предстояло что-то невероятное. Земства обещались переделить, а крестьянам, недавно еще крепостным, а теперь и многим временнообязанным предоставить не только права заседать в земских собраниях, но и представлять курии в собраниях и думах губернских, с чем абсолютное большинство дворян мириться нисколько не хотело. Боле того, предоставление последних прав обижало дворян в лучших чувствах, искренне веривших, что в органе, в котором представлен хоть один мужик, ничего хорошего произойти не может. В зале слышались слова, что реформа носит «вульгарный» и даже «грязный» характер. Поражало и другое: Лорис-Меликова и Милютина – потомственных дворян, имевших ум в высшей степени «государственный» обвиняли в излишнем либерализме, более того, глупости и даже масонстве. Дела, которые решались в собрании дворян, однако, никакой силы закона не имели, и единственно, как резолюция могла достичь уха Государева, так это через Его Величества Правительствующий Сенат, или, в крайнем случае, через Государственный Совет.
В таком именно состоянии и нашел собрание Меньшиков. Следует несколько сказать о нем самом, только для того, чтобы представить читателю его взгляды и его мировоззрение. Александр Меньшиков родился в 1845 году в богатой русской помещичьей семье. Отец его служил еще при Александре и в 1834 году женился на Марьей Игнатьевне Семеновой, дворянке из миллионщиков. В приданое получил 150 тысяч и две деревни общим счетом в 4 тысячи душ. Но, несмотря на все это женился исключительно по любви, как редко бывает среди богатых, а Петр Меньшиков был очень богат, даже для родовитых дворян Москвы. Следует заметить, однако, что Александру Даниловичу Меньшикову он родственником не приходился ни в коей мере, разве что в самой, что ни наесть отдаленной, во всяком случае, он утверждал так при всяком удобном случае, когда его об этом спрашивали. Итак, женившись, у Меньшиковых родилось трое детей: два сына Миша и Петруша, и дочь Ольга. Наследство им обещалось великое, и всю жизнь свою Петр Меньшиков помимо военной карьеры посвятил семейной жизни и не был одним из тех, которые о детях своих в обществе и вспоминать стыдятся. Оба сына пошли по военной карьере. Михаил Меньшиков, хоть и был однофамильцем Меньшикова Крымского, но в Крымской войне участвовал лейтенантом и особенных заслуг после себя не оставил, как, впрочем, и его более именитый однофамилец. Ольга вышла замуж за молодого дипломата, когда ей не было и девятнадцати. С тех пор у нее уже у самой взрослые дети. Все: и Михаил, и Ольга, и Александр детство помнили свое самым обыкновенным: игры, сказки, шалости – все то, что принадлежит всем детям, в общем. Александр также, как и старший брат Михаил, сделал военную карьеру. Пехотный майор участвовал и в Балканской и в Турецкой компании, и даже покорял Среднюю Азию. В Бухарском Эмирате, командующий легким дивизионом он наголову разбил туземные войска, что, конечно, не его заслуга, но абсолютно логичное стечение обстоятельств – было бы в высшей степени странно, если бы вышло наоборот. Но, так или иначе, послужной список имел за собой значительный и в свои 35 лет уже метил в полковника. Женат он вот уже два года как был на дочери одно из сахаропромышленников – капиталистых дворян, значительно приумноживших свое состояние на предпринимательстве, но детей у них пока не было. В целом же жизнью своей Александр Меньшиков был доволен. Совсем недавно он был избран предводителем дворянства Калужской губернии и был вызван на собрание, куда и поспешил вскорости явиться.
Собрание было переполнено. Но у Александра там были свои знакомые, которые его и встретили.
– А, Александр Петрович, это Вы! – услышал Меньшиков знакомый голос. То был Афанасий Безруков – предводитель Тульского дворянства, хорошо знакомый Меньшикову человек, и без зазрения совести, он мог назвать его своим приятелем. Афанасию было уже хорошо за сорок, он всегда носил новенький, несколько даже щегольский сюртук, всегда чистую рубашку и золотые часы, даже если просто выходил погулять или посмотреть свое имение. Что уж и говорить, что он приехал на заседание собрания в новейшем костюме, сшитом по последнему слову моды. Наружности он был приятной и несколько походил на нашего живописца Ореста Кипренского, чем всегда гордился. Вообще он был одним из тех русских интеллигентов, которые ничего в интеллигенции не понимают, однако, стремятся все своим существом подчеркнуть
– Да, Афанасий Ипполитович, по вызову собрания и долгу службы явился. – Ответил Александр.
– Это хорошо, что Вы только пришли, собрание еще не началось, а Вы не представляете, что здесь уже творилось. Они сами не знают, чего хотят. Просто наваждение на всех какое-то. Все признают, что реформа носит либеральный характер, все признают ее необходимость, даже неизбежность, но никто не хочет ее принимать. Будто бы и не понимают вовсе, что от них ничего не зависит. Тут уже выступал один из этаких либералов и громко заявил, что, несмотря на всю прогрессивность реформы, на все доводы, приводимые ее сторонниками, он реформы не принимает ни на грош. А знаете, почему? Никогда не поверите, потому что, сейчас его словами скажу, «потому что реформа эта не русская и русскому характеру противная»! А, каково? А еще буквально несколько лет назад, когда с цензурой построже-то было он хранил у себя все издания журнальчиков-с европейских! Я его еще тогда знавал, даже интереснейший субъект был, в своем роде. А теперь вот давеча-то «реформа не русская», видите ли! Поразительно, просто поразительно. А до этого еще просил один тип, из малоземельных каких-то, подписать петицию против реформы. Но это уж, навряд. Никто лично светиться в обществе своими идеями отнюдь не либеральными не хочет. Просто какой-то Содом, ничего не понятно, а ведь заседание-то еще и не началось. А все-таки, несмотря на все, говорю Вам, все собрание против реформы. И за, и против. Просто Содом! – выпалил Безруков.
– Как однако же, занятно, что Вы сами это лично признаете, Афанасий Ипполитович, – с еле заметной усмешкой заметил Меньшиков, – Вы-то сами какой стороны придерживаетесь?
– Я, конечно, против реформы, – стушевался Безруков. – Но знаете, сама идея мне близка, хорошо бы было провести ее где-нибудь в Лифляндии или Курляндии, чтобы посмотреть, что она собой представляет, да и почва-то там благодатная, крепостного-то права вроде нашего у них нету.
– Я так и думал, что Вы такого мнения. – Сказал Меньшиков.
– Неужели и Вы тоже? Я всегда Вас считал, за человека в высшей степени прогрессивного, Александр Петрович! – обрадовался Безруков.
– Да, спасибо, однако же, когда начнется собрание? Меня известили приходить к без четверти восемь пополудни.
– Так, видимо, сейчас и начнут, вон уже председатель на кафедру восходит. Присаживайтесь вот тут, со мной, я как раз Вам место запас, зная, что Вы ранее, чем положено не придете.
– Покорнейше благодарю, – поблагодарил Меньшиков и сел рядом с Безруковым.
Колонный Зал Благородного Дворянского Собрания в Москве представлял собой довольно обширную и высокую залу. Правая и левая часть ее была спроектирована по типу античных галерей и отделена рядом колонн, при этом и справа и слева можно было прекрасно видеть возвышение в передней части, сделанной в виде сцены. Стулья, на которых сидели предводители, стояли по центру залы, а на сцене находилась кафедра и столы для президиума и заседателей от Государственного совета и Правительствующего Сената. За ними, на стене, висел портрет Государя и Большой и Полный Герб России.
Зазвучал Гимн «Боже, Царя храни», все дворяне встали. Как только он завершился, на сцену взошел председатель заседания благородного дворянского собрания.
– Господа, – начал председатель, старичок лет 65, седой, но с густой и пышной шевелюрой, в полной форме камзола действительного тайного советника, со всеми орденами и большой красной лентой предводителя дворянства, – я думаю уже все в курсе, почему вы были здесь собраны: в Правительстве и Государственном совете идет совещание по принятию нового законного акта о перераспределении земель в земствах и губерниях. – Он как-то непривычно сильно растягивал слова, из-за этого речь председателя казалось очень официальной, кроме того, за все время произнесения ни один мускул на его лице не выразил ни единого изменения, так что и лицо его оставалось абсолютно спокойным и можно было сказать, что оно абсолютно ничего не выражало, – Помимо сего, прожект законодательного акта предлагает предоставить сословию свободных сельских обывателей и временнообязанных крестьян иметь свое полное и свободное представительство-курию в земских и губернских думах. В этом ключевом пункте законопрожекта и Сенат, от Имени его здесь представлен Константин Александрович Ракитин, – Ракитин встал, склонил голову и сел. Ему было скучно на этом собрании и он, как одна из мелких сошек в Сенате сюда был направлен, как это у нас любят, «сверху», – и Государственный Совет, от его Имени здесь представлен Филарет Павлович Долгорукий, – Филарет Павлович также встал и поклонился, но не так, как Ракитин, а чинно, понимая, что он здесь, пожалуй, один из немногих, кто имеет личные выходы на Царя, так что, он принялся слушать внимательно, – хотят слышать наше мнение, которое будет ими учтено и принято в соображение. Речь идет, прежде всего, о голосе дворян, заинтересованных и не заинтересованных. В данном случае, я предлагаю рассмотреть все плюсы и минусы принятия данного закона. Посему, предлагаю для начала проголосовать, кто за, поднимайте руки.
В принципе того, что произошло в следующий момент, ожидать было можно. Крайне мало дворян, активно придерживаясь либеральных, а уж тем паче, народных взглядов, могло быть выбрано в дворянские предводители. Для большинства сидящих в зале идеальным бы был расклад, при котором ни одна бы рука не поднялась. Однако же того не произошло. Вместо этого ожидаемого расклада поднялись две руки. Это были: рука Харьковского предводителя Канибацкого и рука предводителя Гродненского дворянства Алексашкина. Меньшиков прекрасно знал почти всех сидящих в этом зале, поскольку он, как и его отец имел дружбу с домами по всей России. Меньшиков про себя усмехнулся обеим рукам. Канибацкий был баснословно богат, если сравнить все капиталы предводителей, то у Канибацкого наверняка было более, чем у двух предыдущих в списке вместе взятых. До сих пор никто не знает, зачем он выбирался в предводители. Многие говорили, что от скуки ему в своей губернии было нечего делать и он, что б хоть как-то себя занять в свои пятьдесят решил попробовать себя на этом поприще. Меньшиков невольно спросил себя: «Кто сказал, что за деньги нельзя купить всего? В том числе и либеральных взглядов». Вторая рука Алексашкина тоже выглядела логично. Алексашкины – известный своими оппозиционными взглядами род. Еще прапрадед их писал Екатерине Великой письма, которые Августейшая предпочитала разрывать по прочтению, и издавался в «Трутне» Новикова. Но также ни для кого и не было загадкой, почему Тимофей Федорович Алексашкин – предводитель губернского дворянства. Давно была известна исключительная честность данного семейства. И несчастным Гродненским дворянам приходилось мириться со взглядами своего предводителя в обмен на честное ведение губернских дворянских дел.