Demo-сфера

Новак Илья

Они пересекли очередной мост. Вновь кольцевой керамический бугор, дальше зигзаг влево — и следующая переправа через ров, из которого поднимались струи жара. На середине мост оказался сломан, и пришлось возвращаться, спускаться вниз, находить пологий участок склона и взбираться на следующий бугор. Шунды теперь был натянут как струна, все его тело вибрировало, голова стремилась улететь прочь от пяток, он ощущал: вот-вот — и сердечная мышца, последнее, что сдерживает напряжение, порвется, — сознание камнем взлетит ввысь, к куполу, пробьет джунгли, оболочку платформы, взмоет в небо и растает там, растечется, исчезнет.

Через неравные промежутки в третьем рве зияли тесные скважины, из которых торчали щиколотки и ступни. Стенки прижимали к бокам руки клонов, и те могли лишь мучительно содрогаться, вдыхая

обжигающий газ, что бил из расщелин. Для Шунды мир стал шизофреническим кошмаром, все смешалось и перепуталось, когда в следующем рве он увидел клонов с вывернутыми назад головами, так что лица глядели им за спины, с подрезанными жилами, раскоряченных, с трудом ковыляющих по дну, то и дело падающих и встающих, — сознание его сломалось, и на пятый ров, полный пузырящейся смолы, где в кипени мрачного бархата варились тела, он взирал уже с отрешенным спокойствием. Здесь летало несколько роботов, вроде тех больших пчел, что караулили первый ров, но без хвостов. Иногда, если бурление смолы подносило клона к стене, и он вяло пытался выбраться, роботы опускались, нажимали мягкими брюхами, отталкивали жертву обратно. Все было серо и тускло, но постепенно сквозь мглистую пелену стало проступать свечение, раскрашивая окружающее яркими красками; на боках роботов, на поверхности керамических склонов возникали, взблескивая и угасая, разноцветные искры, — и вдруг Шунды Одома понял, как это все смешно.

— Командир, слушай... — начал Магадан, но Одома замахал на него руками и захохотал, тыча пальцем в одного из роботов: в клоуна, который, будто играючи, с металлическими ужимками, потешно дергая крыльями, спихнул в смолу забавно дергающееся тело.

— А раньше? — давясь смехом спросил Одома. — Эй, проф! Если бы мы пришли раньше, что увидели?

Он понимал, что колесничий, старик и последний солдат глядят на него с изумлением и опаской, но понимание это было смазанное, мимолетное, возникнув, оно тут же исчезло — все нормально, просто очень уж смешные вещи тут творятся. Мир сиял и посверкивал: Одома попал на цирковую арену, разукрашенную шарами, мигающими гирляндами, блестками и конфетти, выстланную блестящим шелком, и конферансье по кличке Проф, забавный неказистый старикан с черной панелью терминала на груди, шевеля бровями и гримасничая, исполнил какую-то буффонадную пляску и прошамкал — голосом неразборчивым, будто передразнивал сам себя, намеренно преувеличивая присущие ему огрехи речи, наверняка, для того, чтобы еще сильнее рассмешить Одому, — прошамкал:

— Если бы ра-а... раньше — увидели бы то же с-самое.

— Са-самое! — воскликнул Шунды, вытирая слезы. — Но как, проф? Как такое может быть? Они ж должны были давно задохнуться в смоле! Утонуть!

— В-время здесь застывшее, — отвечал старик с торжественной важностью, вызвавшей у Шунды новый приступ смеха. — То-о... то есть это не з-значит, что все застыло, а... к-как бы объяснить...

— Объясни как есть! — пискнул Шунды, давясь хохотом.

— Н-ну, ма-а... мальчик, вы же видите, все двигается... Они двигаются — но в-всегда одинаково. Знание прошлого исчезает ка-а... каждую секунду, только му-у... мучительное настоящее.

— Так это скрипт! — догадался Одома. — Конечно, такой вечный скрипт, да?

Тут два робота сошлись в клоунском поединке, попытались прижать друг друга к смоляной поверхности, кружась, толкаясь боками; один до половины погрузился в нее, но выдвинувшимся из спины коротким манипулятором успел вцепиться в крыло другого — и вскоре смола засосала обоих. Три парящих неподалеку пчелы смешно зажужжали, выдвинув из голов жала, полетели к отряду, и тогда уж Одома не выдержал: повалился на спину, хохоча, задыхаясь, болтая ногами и держась на живот, в карикатурной, исступленной пародии на веселье. Шунды попал внутрь стихии смеха, раблезианский карнавал заплескался вокруг, и Одома пребывал не вовне, он не был отрешенным наблюдателем, самим фактом наблюдения он сделал окружающее смешным, но и сам изменился, стал смешон, умопомрачительно забавен, так как являлся неотъемлемой частью действа. Хохот — не просто физиологическая реакция, но искрящийся плотный поток ощущений — тек сквозь него, покачивая на своих бурных водах тела роботов, людей и клонов, карнавальных шутов, дураков и уродов, бился в стены туманного пространства,

размывал кольцевые бугры между рвами. Смех стал всем, но в основе этого мироощущения, как незыблемый фундамент, порождающее материнское начало, как телесный низ, опора — темным пластом, незаметным для Одомы под слоем мутного бурлящего веселья, лежала глухая неизбывная тоска. И потому в этом смехе не было ничего светлого и созидательного, он не нес в себе счастья, ликования и благости, но лишь болезненную дрожь и сардонизм; он не исцелял, но разрушал, потоком клокочущей, злой мистерии-фабльо размывал сложную систему мира на отдельные элементы, обломки и куски, разрозненные образы, полузнакомые лица и фигуры, почти забытые воспоминания, что качались, ударяясь друг о друга, как мусор и пустые бутылки на поверхности грязной речки сознания.

Магадан подхватил его, взвалил на плечо и понесся прочь, толкая перед собой старика; солдат, волочащий модуль, бежал последним, то и дело оглядываясь и выпуская по роботам короткие очереди. Ноги Одомы болтались впереди, а голова сзади, лоб его то и дело ударялся о спину колесничего. Корчась, он уперся ладонями в поясницу Магадана, выгнулся, задрав голову, чтобы увидеть, как пули сбивают одного робота, затем второго, но третий, настигнув солдата, вонзает жало ему в лицо, и тот падает, крича, катится по бугру и валится в ров.

Шунды пришел в себя, когда уже сидел, привалившись спиной к керамической стене.

— Очухался? — спросил склонившийся над ним Магадан, отпуская конец сетки.

Одома тяжело поднялся на дрожащих ногах. Во рту было сухо, голова тряслась.

— Ты эмошник до предела перевел, — сказал колесничий. — Так мозги спалить можно.

— Я его повернул?! — ахнул Шунды. — Я... Я не хотел! Я должен видеть все чистым...

— Ладно, успокойся. Идем. Тут мост опять сломан, пошли быстрее, вроде что-то сюда топает...

— Я не хотел! — выкрикнул Одома, делая неверный шаг. Психомарево отступало, мир тускнел, и комичность исчезала — Шунды казалось, что во всем окружающем присутствует нечто забавное, но теперь он уже не мог ухватить его суть, смешное растворялось в тоскливом однообразии мира, серые краски затягивали его.

— Проф, я не хотел! — сказал Шунды ковыляющему впереди Раппопорту, теперь уже не потешному, а просто нелепому и жалкому старику.

Он содрал с головы кепку, обеими руками вцепился в верньер и дернул.

— Ты что?! — заорал Магадан, но Одома отпрыгнул, дернул сильнее и показал ладони — колесничий увидел на них серебристый круг верньера и протянувшийся из его центра трехсантиметровый корешок. У основания толщиной с палец, к концу он становился как волос — еще подрагивающий, облепленный розоватой жижей, мельчайшими, быстро лопающимися пузырьками...

— Командир... — растерянно протянул Магадан.

У Одомы все поплыло перед глазами; рвы красно-черными полосами закружились вокруг, он упал на колени, отталкивая от себя руки колесничего. Придерживаясь за стену, встал, бросил эмошник под ноги и наступил на него. Потом осторожно коснулся затылка — пальцы нащупали круглое отверстие в кости, гладкий край и что-то мягкое под ним. Шунды отдернул руку. Мир тихо и болезненно звенел, в голове возник горячий пузырь. Он рос, давил на полушария, а те давили на виски, череп набух...

Пузырь лопнул. Шунды вновь упал на колени и заорал, когда все вокруг взорвалось красными брызгами, а звон, превратившись в надсадный рев, смолк.

Лицо Магадана склонилось над ним.

— Ну ты как? — голос донесся издалека.

Ухватив колесничего за обод правого колеса, Одома встал и сказал:

— Идем.

Равнодушно глянув на них, Раппопорт вступил на пологий противоположный склон. Слева из-за поворота доносилось натужное пыхтение, оттуда медленно приближался кто-то большой. Оскальзываясь, Шунды стал карабкаться. Магадан, дождавшись, когда командир очутится на самом верху, кинул ему конец сетки. Когда Одома со стариком вытащили модуль, колесничий откатился назад и, разогнавшись, единым духом взлетел следом. На ходу он быстро глянул в сторону, увидел что-то бесформенное, состоящее словно из сплошных животов и пухлых коротких ног, белокожее, покрытое мелкой малиновой сыпью, с расползшимся лицом Аси Одомы, будто нарисованным на поверхности воздушного шарика, — увидел это и тут же отвел взгляд.