Демократия (сборник)
Шрифт:
Выражение лица врача не изменилось.
Позвольте мне умереть, и пусть все это кончится.
Опустите меня в землю и дайте мне заснуть.
Не говорите папе.
Инез взяла свой жакет.
По другую сторону разделительного стекла Джесси вынула из сумочки, висевшей у нее на плече, карманное зеркальце и принялась подводить глаза карандашом.
Второй психоаналитик был уверен, что ответ даст более внимательный анализ родственной gestalt терапии. Третий применял методику, включавшую элементы аверсионной терапии. В клинике Сиэтла, куда наконец в конце 1974 года отправили Джесси, в частном заведении, специализировавшемся на лечении того, что четвертый аналитик именовал «подростковой зависимостью от химических веществ», персонал называл пациентов клиентами, их держали на метадоне и подыскивали им временную работу, «соответствующую особенностям характера и индивидуальным навыкам каждого отдельного клиента». Джесси работала официанткой в местечке Паджет-Саунд, в
«Здорово оттягивает, — сказала Джесси по телефону, — особенно если удается не упустить кусочек маринованной свеклы в салат из крабов».
От искреннего усилия держаться бодро, слышавшегося в голосе Джесси, у Инез сдавило горло.
«Все это пригодится», — сказала наконец Инез, и Джесси хихикнула.
«Точно», — сказала она, сделав в слове ударение так, чтобы оно подразумевало согласие. Ей еще не было восемнадцати.
Другие берега.
Инез перестала жить одна на квартире в районе Центрального парка после того, как домоправитель рассказал репортеру из «Ньюсдей», как он пришел спустить воду в батареях, а миссис Виктор попросила его приготовить ей двойную водку. Она брала маникюрные ножницы и соскребала наклейки с пустых пузырьков от лекарств перед тем, как выбросить их. Она перестала покупать книги в специализированном магазине на Мэдисон-авеню после того, как обнаружила фамилии, адреса и инструкции по обслуживанию постоянных клиентов, включая и свои собственные («привратник — Ллойд, горничная уходит в 4»), в открытой бухгалтерской книге у стойки кассира. Она запретила распечатывать в квартире письма от незнакомых людей и другие почтовые отправления от кого бы то ни было. Она посоветовалась с Билли Диллоном относительно возможности возбуждения дела против журнала «Пипл» за то, что он включил историю об автомобильной катастрофе с Эдлаем в статью о проблемах с детьми знаменитостей, а также обращения к ежегоднику «Кто есть кто?» с просьбой изъять упоминание о ней, Джесси и Эдлае из статьи о Гарри Викторе. «Я не очень-то вижу в этом смысл, Инез, — сказал Билли Диллон, — поскольку встречаю твое имя в газетах минимум два-три раза в неделю».
«Смысл этого, — сказала Инез, — в том, что где-то кто-то может сидеть в библиотеке и читать „Кто есть кто?“.
„Рассматривай этого кого-то как свой хлеб с маслом, просто как любознательного гражданина“, — сказал Билли Диллон, однако Инез так не могла. Незнакомые люди испытывали разочарование и бывали сбиты с толку. Незнакомый человек мог испытать слишком глубокое разочарование, чтобы удовлетвориться беседой из „Ньюсдей“ и запутаться. Жизнь за пределами объектива кинокамеры, жизнь, которой жили (по представлению Инез) ее отец, и ее дядя Дуайт, и ее сестра Жанет, стала для Инез лишь отвлеченной идеей, чем-то, о чем она знала, но не вполне понимала. Она, к примеру, не могла понять, как мог ее отец давать номер ее телефона незнакомым людям, с которыми он встречался в самолетах, а затем звонить ей, чтобы упрекнуть за то, что она быстро прекращала телефонный разговор. „Мне казалось, ты могла бы потратить несколько минут, — сказал Пол Кристиан во время одного из таких звонков. — Этот молодой человек, не поговорив с которым ты повесила трубку, между прочим, знает много интересных подробностей об убийстве в Сан-Минео и очень хотел, чтобы Гарри его выслушал“. Она, к примеру, не понимала, что заставляло Дуайта посылать ей вырезки каждой статьи из „Эдвертайзер“, выходящей в Гонолулу, где упоминались их с Гарри имена. Эти вырезки приходили пачками, к которым была прикреплена визитная карточка Дуайта. „Неплохо идет“, — писал он порой на карточке карандашом. Не понимала она также, как могла согласиться Жанет во время кампании 1972 года дать интервью „Си-би-эс рипортс“ об их с Инез детских годах. Тот специальный выпуск этой программы был посвящен кратким биографиям жен кандидатов, и Инез смотрела его вместе с Гарри и Билли Диллоном в библиотеке нью-йоркской квартиры. Там был клип, где Гарри говорил о необыкновенном чувстве преданности, присущем Инез, в другом — Билли Диллон говорил о необыкновенном отношении Инез к искусству, а также был фрагмент, где директор долтонской школы говорил о необыкновенном интересе Инез к образованию, но появление в программе Жанет было полной неожиданностью.
„Нет, я бы не сказала „привилегированное“, — говорила Жанет перед камерой. Похоже, она сидела босая на катамаране перед своим домом на берегу. — Нет. Об этом нет и речи. Ничего „привилегированного“. Я бы просто назвала это замечательно бесхитростным образом жизни, о котором можно сказать „унесенный ветром““.
„Надеюсь, никто не усечет, что она говорит о второй мировой войне“, — сказал Билли Диллон.
„Разумеется, тогда у каждого была своя прекрасная китайская, ама“», — говорила перед камерой Жанет. Голос ее был высоким, задыхающимся и нервным. Камера показала Коко-Хэд. Инез взяла блокнот и стала писать. — «А потом у нас с Неззи была вроде бы гувернантка-француженка, она была из Нейи, нечего и говорить — мадемуазель говорила на безупречном французском, я помню, как Неззи сводила ее с ума, разговаривая на ломаном диалекте».
«Мадемуазель», — сказал Билли Диллон.
Инез не подняла головы от блокнота.
«Мадемуазель, — повторил Билли Диллон, — и Неззи».
«Меня
«Теперь называют», — сказал Билли Диллон.
«Они хорошо сработали, — сказал Гарри Виктор, — им пришлось доставать подпись Жанет на пропуск на прибрежную-территорию-находящуюся-в-частной-собственности, — он наклонился, чтобы достать из-под стола телефон, — а также для ее „мерседеса“. Это Морт».
«Спроси Морта, как ему гувернантка из Нейи, — сказал Билли Диллон. — Возможно, Жанет пригласит мадемуазель в Западную Виргинию приготовить пару чашечек кофе».
Инез промолчала.
Ее никогда не называли Неззи.
Она никогда не говорила на ломаном языке.
Гувернантка из Нейи вовсе не была гувернанткой, а женой пилота транспортного самолета в Хикаме, который снимал студию над гаражом Сисси Кристиан в течение шести месяцев между происшествием в заливе Лейте и окончанием войны.
Жанет рассказывала «Си-би-эс рипортс», как ее и Инез учили укладывать скатерти между листами голубой шелковистой бумаги.
Гарри проводил свое вечернее совещание по телефону с Мортом Голдманом из МТИ [126] , Перри Янгом из Гарварда и людьми, связанными с нефтехимией в Станфорде.
126
Массачусетский технологический институт.
Никакой Неззи.
Никакого ломаного языка.
Никакой гувернантки из Нейи.
«Этот полив насчет голубых скатертей „проникает прямо в умы и сердца“», — сказал Билли Диллон.
«Морт все еще считает позицию по солнечной энергии негативной, Билли; может, тебе лучше взять трубку», — сказал Гарри Виктор.
«Скажи Морту, что мы только что расцеловались с этой позицией навсегда, — сказал Билли Диллон. — Только крупным шрифтом. Избранные места». Он смотрел, как Инез отрывала верхний листок от блокнота, на котором писала.
«Непосредственно для любителей голубой бумаги».
1) «Сияющая звезда», — написала Инез на кусочке бумаги.
2) «Мерцающая звезда»
3) «Утренняя звезда»
4) «Вечерняя звезда»
5) «Южная звезда»
6) «Северная звезда»
7) «Небесная звезда»
8) «Звезда меридиана»
9) «Дневная звезда»
10) ???
«Послушай Инез, — сказал Билли Диллон. Если ты пишешь проект послания Жанет, передай ей, что мы аннулируем ее номер».
«Тут Морт затронул щекотливую проблему, Билли, — сказал Гарри Виктор. — Возьми трубку».
Инез смяла листок и бросила его в огонь. В тот день, когда Кэрол Кристиан уехала навсегда на «Лэрлине», Жанет плакала не переставая до тех пор, пока ее не забрали из клуба «Пасифик» и не отвезли к педиатру, где только и смогли успокоить, но Инез не заплакала ни разу. Алоха оэ. Я рассказываю вам о женщине, верившей, что в тот день, когда она вспомнит названия всех десяти транспортных кораблей, курсировавших между Гонконгом и Коулуном, в название которых входило слово «звезда», благодать снизойдет на тех, кого она любит, и мир — на ее домашних. Она никогда не могла припомнить десятого. Десятый должен был бы быть «Ночной звездой», но нет, название было другим. Во время кампании 1972 года и даже позже я видела в способности Инез Виктор к пассивной отчужденности аффектацию, порожденную скукой, фривольной привычкой, в сущности, ничем не занятого ума. Однако после того, что случилось весной и летом 1975 года, я взглянула на это по-иному. Я увидела в этом главный механизм, дающий возможность прожить жизнь, основная расплата за которую — память. Слей горючее. Сбрось груз. Катапультируй команду.
Весной 1975 года, в последние дни того, что Джек Ловетт называл «попыткой помочь» Вьетнаму, мне довелось преподавать в Беркли, читать цикл лекций на той же основе, что читал их Гарри Виктор между кампанией 1972 года и заключительным этапом кампании по сбору средств для Союза демократических учреждений; жить одной в комнате при факультетском клубе и встречаться с десятком или около того студентов с английского отделения для обсуждения с ними идеи демократии в работах некоторых писателей постиндустриальной эпохи. Я использовала время своих семинаров для обнаружения сходства в стилях и особенно — в идеях демократии (гипотеза заключалась в том, что способ построения писателем предложения отражал образ его мышления) у Джорджа Оруэлла и Эрнеста Хемингуэя, Генри Адамса и Нормана Мейлера. «Холмы напротив были серые и морщинистые, как шкура слона» и «эта война была рэкетом — точно так же, как и все другие войны»: и то и другое было написано Джорджем Оруэллом, однако эхом откликалось и у Эрнеста Хемингуэя. «Наверное, ни одному ребенку, родившемуся в тот год, не выпало лучшей судьбы» и «он начал ощущать сорокафутовое динамо, как моральную силу, очень похоже на то, как ранние христиане ощущали Крест»: и то и другое принадлежало Генри Адамсу, но отзывалось и у Нормана Мейлера.