Демократия. История одной идеологии, Канфора Лучано

Демократия. История одной идеологии

на обложку

Канфора Лучано

Шрифт:

Он убежден, что «массовое» общество мало-помалу утвердится везде, и полагает, что в Соединенных Штатах Америки оно уже существует, и следует в него вглядеться, дабы понять, что ожидает нас. В то же время от него не ускользает тот факт — это особенно видно в черновых тетрадях, — что современная ему американская «демократия» включала в себя такое чудовищное явление, как рабство. Следовательно, Джордж Корнуолл Льюис был прав, когда через два десятилетия после выхода в свет знаменитой книги Токвиля замечал, что по сути американская демократия — столь же отсталая, как и демократии античные, в которых отсутствовала основная предпосылка данной формы правления: чтобы весь народ пользовался свободным состоянием! [77] .

Lewis, Qual `e la miglior forma di governo?, p. 71.

Так или иначе, миф о том, что «пророчество» Токвиля в XIX и XX веках сбылось, остается, наверное, всего лишь мифом. В том, что касается институтов, в самом деле, нельзя сказать, будто бы Европа (если вообще имеет смысл прибегать к такому уровню обобщения) приходит в соответствие с североамериканской моделью. Постепенное внедрение всеобщего избирательного права не могло не сблизить историю политических институтов Франции, Германии, Англии и Италии в XIX и XX веках, но в ней, несмотря на многие

различия, придающие каждой стране ее специфику, можно увидеть скорее результат длительного влияния Французской революции, чем воплощение модели, импортированной из Америки. Касательно «массового» общества — оно для Токвиля означает серость, банальность (и равенство, как он это видит) — ив Европе, разумеется, можно наблюдать, как сходные черты все более проявляются по мере прогресса равного и всеобщего избирательного права, обязательного образования и т. д. Но о подлинном и несомненном влиянии американского массового общества со всеми его характерными чертами уместно будет говорить гораздо позже, с 1917 года и с американского вмешательства в Первую мировую войну, которое повлекло за собой как экономические, так и стратегические последствия вплоть до 1945 года и далее: in primis [78] после Второй мировой войны.

В первую очередь (лат.).

Тем не менее в историографии то и дело поднимается вопрос: не следует ли говорить о единственной «атлантической революции», которую начали английские колонии в Америке, получившие значительную помощь от Франции; революции, которая затем продолжилась в Париже в 1789 году и которой, как не без оснований полагает Франсуа Фюре [79] , до сих пор не видно конца. Такой взгляд на единственную «атлантическую» революцию (переходящую из США в Голландию, затем во Францию) пользовался популярностью в 60-е — 70-е годы XX века: и Годшо [80] , и Роберт Палмер [81] приводили страницы из переизданной книги Жоржа Лефевра [82] «Revolution frangaise» [«Французская революция»] и в поисках далеких предшественников без конца цитировали фразу из Барнава [83] , который, правда, говорил о «европейской революции, завершившейся во Франции». Однако такой взгляд из заоблачных далей на кавалерийский поход «мирового духа» с одной стороны Атлантики на другую довольно расплывчат и рискует погрязнуть в общих местах. Между одним и другим событием пролегает пропасть.

Furet F., Penser la Revolution frangaise (1978). Итал. перевод: Critica della Rivoluzione francese, Laterza, Roma-Bari 1980, pp. 8-9: «Мне мила мысль о бесконечно более долгой истории Французской революции». Франсуа Фюре (1927-1997) — французский историк, член компартии Франции (1947-1959), один из основателей Объединенной социалистической партии (в 1960 г.). Автор исторических трудов «Размышляя о Французской революции» (1978), посвященного пересмотру традиционных концепций Французской революции, и «Прошлое одной иллюзии» (1995) — о распространении коммунистических идей в Европе и реализации их в СССР (прим. пер.).

Годшо, Жак (1907-1989) — французский историк, специалист по Французской революции и ее влиянию на другие страны (прим. пер.).

Роберт Палмер (1909-2002) — американский историк, автор книги «Эпоха демократических революций: Политическая история Европы и Америки, 1760-1800» (1959) (прим. пер.).

Жорж Лефевр (1874-1959) — французский историк, специалист по аграрной истории эпохи Французской революции, зав. кафедрой истории Французской революции в Сорбонне. Выделял во Французской революции несколько отдельных революций (прим. пер.).

Барнав, Антуан (1761-1793) — политический деятель эпохи Французской революции, сторонник конституционной монархии, депутат Учредительного собрания (1789-1791), гильотинирован по приговору революционного трибунала. Автор «Введения во Французскую революцию» и «Политических размышлений о Революции» (прим. пер.).

Предпосылкой нашей книги является оценка Революции 1789 года как явления, определившего всю последующую историю Европы; и мы отнюдь не собираемся растворять ее характерные особенности в обобщенном, шпенглерианском обзоре.

2. СВИДЕТЕЛЬСТВО О РОЖДЕНИИ: ДЕМОКРАТИЯ В ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ

Геродот пересказывает в форме живого диалога дебаты, которые проходили в 522-521 гг. до н. э. между знатнейшими персами по поводу наилучшей формы управления. И особо подчеркивает тот факт, что среди прочих соображений, высказанных в этой связи, было и предложение учредить в Персии «демократию». То же самое он повторяет и в другом месте, когда повествует о том, как сатрап Мардоний, готовясь к вторжению в Грецию, «устанавливал в городах Ионии демократическое правление» (III, 80; VI, 43). Какой была бы «демократия» в таком огромном царстве, как Персия, сказать трудно. И все-таки не исключено, что подобная традиция имела под собой основание. Возможно, знатный перс Отан, высказавший это предложение, имел в виду возврат к обычаю «равенства», имевшему место в древней Персии: возврат к незапамятным временам, когда страна представляла собой лишь первоначальное ядро, из которого впоследствии мало-помалу возникла огромная империя. Предложение не было принято, но Отану и его потомкам было даровано особое, независимое положение.

Может также статься, что Геродот придал, как уже было сказано, особую значимость данному эпизоду — а это несомненно, ибо весь диалог вертится вокруг «скандального» предложения Отана, — не иначе как желая пролить свет на приоритет персов в том, что касается демократии (дискуссия происходит за десять лет до реформ Клисфена, которые в афинской традиции явились наиболее вероятной «точкой отсчета» для демократических опытов).

Некоторые археологи утверждают, что на греческой земле в городских слоях повсеместно встречаются следы агоры, которая в свою очередь представляет собой признак практики «собраний» [84] того или иного рода. В архаическую эпоху на Ближнем Востоке местные общинные формы представительства могли включать в себя демократические процедуры в зародыше: общие собрания, назначение ответственных лиц. В таких случаях принято говорить о «первобытной демократии» [85] . Однако включение общин, которые на локальном уровне как будто предвосхищают

народные собрания греческих городов, в рамки все упрочивающегося и ограничивающего местные инициативы имперского порядка отнимает у этих первых опытов какую бы то ни было возможность предстать перед глазами Античности неким этапом в истории «демократических институтов». Даже в рамках еще более обширной Римской империи в целом ряде городских общин сохраняются и процедуры, и институты, характерные для структуры демократического «полиса». Речь, однако, идет в основном об урезанных формах самоуправления, хотя случается, что время от времени в отдельных местах происходит «прорыв» к былой независимости, что влечет за собой, ipso facto [86] , возвращение практики демократии в ее полном объеме. Пример тому — Афины во время войны Суллы с Митридатом [87] (88-87 до н. э.), проходившей на территории Греции. Независимость (полная суверенность) и демократия идут рука об руку. Тому есть немало причин, но одна из них, основная, самым глубинным образом связана с античным понятием гражданства и демократии как сообщества вооруженных людей.

Ван Эффентер высказал такое предположение по поводу агоры в Малии на Крите: Fouilles ex'ecut'ees `a Mallia. Le centre politique: VAgora («Etudes cr'etoises», 17), Paris, 1969.

Ut`oenko S.I., Diakonov L.M., Social Stratification of Ancient Society, Nauka Pubi. House, Moscow, 1970.

Тем самым (лат.).

Война Суллы с Митридатом — в ходе Первой Митридатовой войны (между Римской республикой и Понтийским царством) в Афинах вспыхнуло антиримское восстание, во главе которого встал Аристион (ум. в 86 г. до н. э.); город на короткое время обрел прежнюю независимость. Однако вскоре Сулла начал осаду города, и 1 марта 86 г. до н. э. Афины были вновь захвачены римлянами (прим. пер.).

В самом деле, исходным будет вот какой вопрос: кто имеет гражданство? Нужна ли свобода «всех» для того, чтобы на свет явилась демократия? Второй вопрос: даже если все свободные люди обладают гражданскими правами, как могут воспользоваться ими социально ущемленные граждане? Этот вопрос, сам по себе противоречивый, влечет за собой другие: какие инструменты потребны для того, чтобы эффективно осуществлять гражданство (при отсутствии соответствующих интеллектуальных и материальных ресурсов); правомерен ли принцип «большинства»; наконец, дилемма, много раз возникавшая в конкретной политической практике, — что следует предпочесть, «волю народа» или «закон», и так далее.

Именно в пылу подобных споров рождается понятие — и слово — demokrat`ia; мы уже знаем, что с самого своего появления оно было связано с «борьбой», являлось «партийным» термином, который придумали высшие социальные слои, чтобы обозначить «насильственную власть» (kr`atos) неимущих (d`emos) как раз тогда, когда и вступила в действие «демократия».

Итак, начнем с первого вопроса. Кто имеет гражданство? P`olis — это совокупность pol`itai, которые, будучи таковыми, являются также politeu`omenoi, то есть обладают гражданскими правами. Таким образом, строго говоря, все города, где нет «тирана» (то есть персоны, которая присваивает себе, либо прикрываясь «формальностями», либо в открытую, некую власть, стоящую над законом), могут быть определены одинаково, постольку-поскольку представляют собой некий социальный организм, пользующийся в своей совокупности гражданскими правами. Встает очередная проблема: чем характеризуется (и по каким причинам время от времени изменяется) этот общественный организм.

Обратившись к наиболее известному и наиболее типичному примеру, то есть к Афинам, мы обнаружим, что в эпоху Перикла этим бесценным благом пользовались относительно немногие: совершеннолетние мужчины (в возрасте воинов), происходящие от афинских отца и матери и свободные по рождению. Это очень существенное ограничение, если учесть, что по самым скромным подсчетам соотношение между свободными и рабами составляло один к четырем. Вряд ли можно пренебречь и количеством тех, кто произошел лишь от одного «чистокровного» родителя, особенно в городе, чьи жители столь активно занимаются торговлей и то и дело вступают в контакты с внешним миром. Афинский олигарх, создавший первый образец аттической прозы, трактат «Об афинском государственном устройстве», как раз и клеймит частоту внешних связей, характерную для Афин, и приписывает ей «гибридизацию» языка и кухни (II, 8). По крайней мере, до эпохи Солона (VI в. до н. э.) вся полнота политических прав (что, собственно, и входит в понятие гражданства) не предоставлялась неимущим. А современные историки не считают бесспорным тот факт, что именно Солон, как утверждает Аристотель в трактате об афинском государственном устройстве («Афинская полития»), допустил неимущих к участию в народном собрании.

Взгляд на гражданство, господствующий в классическую эпоху Античности, заключается в отождествлении гражданина и воина. Гражданином, полноправным членом общины, участвующим в решающих судьбы города народных собраниях, является тот, кто в состоянии выполнить основную задачу свободных мужчин, к которой его готовит вся paid`eia, то есть сражаться на войне. Работа ложится на плечи рабов и частично женщин. Теперь понятно, почему община, пусть «автономная», но включенная в огромную империю, которая ее подавляет и фактически руководит ею, располагает лишь урезанной демократией.

Поскольку долгое время звание воина предполагало наличие средств на вооружение, понятие гражданина/ воина стало отождествляться с имущим. Это и в самом деле имущий, располагающий определенным доходом, чаще всего от недвижимости, который вооружается «на свои средства» (так называемые h`opla parech`omenoi). До какого-то момента неимущие находились в политическом меньшинстве, и перед ними, при определенных обстоятельствах, то и дело вставала опасность, что их гражданские права окажутся существенно урезаны. Проще говоря, их положение не так уж далеко отстояло от положения несвободных. Через век после Солона, во время войны с персами, когда Афины повернулись к морю и произошло рождение флота, появилась нужда в огромном количестве военной силы нового типа: то были моряки, социальная группа и вместе с тем род войск, не требовавший вооружения «на свои средства» и в то же время необходимый для того, чтобы «ворочать веслами и двигать корабли», как с досадой пишет анонимный олигарх, автор трактата «Об афинском государственном устройстве» (I, 19-20). Вот переломный момент военно-политической истории, определивший приобщение к гражданству неимущих (фетов), которые таким образом поднимаются до уровня граждан/воинов: именно будучи моряками, в случае Афин, самого могучего флота в греческом мире. Можно было бы еще заметить, хотя это и так понятно, что среди условий, потребных для рождения «демократии», следует назвать приморское положение общины и ее как торговую, так и захватническую устремленность к морю. Не случайно, по мысли вышеупомянутого анонимного олигарха (им вполне мог быть «сократовский» Критий, возглавивший в 404 г. до н. э. самое жесткое олигархическое правление, какое только видели Афины), государственно-политические модели делятся на две категории: одни державы воюют на море (Афины и их союзники), а другие — на суше (Спарта и другие сходные с ней общины, основанные на главенствующей роли слоя гоплитов).